Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа». Галина Космолинская
апреля 1760 года направил князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, фактически исполнявшему обязанности посла в Париже73, письмо, которым гарантировал Каржавину безопасное возвращение в Россию74. Речь в нем шла не только о судьбе Ерофея, но и о легализации пребывания в Париже пятнадцатилетнего Федора, который также числился беглым. Предполагалось, что юношу можно будет употребить на службе при канцелярии Парижской миссии, но прежде дать ему возможность закончить учебу, положив жалованье «студента миссии» – 300 рублей в год. «Отец сего молодаго человека – писал Воронцов, – крайне о том просит, желая его видеть достойным к службе Ея Императорскаго Величества»75.
24 августа того же года последовал именной императорский указ, которым Ерофей Каржавин и его племянник Федор «за самовольную отлучку» в Париж всемилостивейше прощались с оговоркой: «хотя справедливо заслуживали бы должное наказание» в назидание другим («дабы упущением им того другим вреднаго примера не подать»). Ерофею Никитичу позволялось вернуться на родину, а Федор был оставлен в Париже на легальных основаниях – в статусе студента Коллегии иностранных дел при Парижской миссии «до окончания начатых наук»76.
Вскоре было прекращено и «дело братьев Каржавиных»: донос Дементьева признали подлежащим сожжению как «пасквильный» на основании указа «О сожигании подметных писем…» от 11 августа 1732 года77; к тому же самого доносителя уже несколько лет как не было в живых. Василий Никитич был прощен, хотя ему за «увоз сына» и за то, что он «без всякаго ему позволения и пашпорта ездил в Англию», изначально грозило жестокое наказание «по силе Уложения 6‐й главы четвертаго пункта»78.
Ил. 4. Коллеж Лизьë на «плане Тюрго» 1739 г.
Примечательно, что незадолго до указа о прощении беглецов Эриссан, парижский опекун Федора Каржавина, подал Д. М. Голицыну свой «Mémoire concernant Theodore Karjavine de Saint Petersbourg»79, в котором, обращаясь к русской императрице, выражал желание и далее опекать ее подданного. Он представил подробный отчет об успехах в «школах» своего подопечного, достигнутых исключительно благодаря его, Эриссана, неусыпным заботам. История обучения российского подданного в Париже в изложении его французского опекуна делилась на два этапа: до опекунства и во время опекунства.
До декабря 1756 года мальчик посещал коллеж Лизьë (ил. 4)80, куда его определил родной дядя и где он показывал «блестящие успехи» в латинской и французской грамматике, «аттестовался постоянно первым» и был одним из немногих стипендиатов81. Однако Эриссан, строгий приверженец янсенизма82, принял решение изменить ход обучения. Его насторожил интерес мальчика к «экспериментальной физике», который поощряли наставники коллежа, позволяя ему посещать публичные лекции популярного в Париже «аббата Нолле» (ил. 5, 6)83. Усмотрев в этом потенциальную угрозу своей образовательной концепции, Эриссан «заблагорассудил
Д. М. Голицын (1721–1793) находился в Париж при заболевшем М. П. Бестужеве-Рюмине (1688–1760) вплоть до 28 мая 1761 г., когда был назначен послом в Вену.
АВПРИ. Парижская миссия. Оп. 94/1. 1760 г. № 7. Л. 2.
Там же; см. также:
АВПРИ. Внутренние коллежские дела (далее – ВКД). Оп. 2/1. № 2142, 1760–1763 г. Л. 1–1 об. (копия указа).
ПСЗ. Первое собрание (1649–1825). СПб., 1830. Т. 8. № 6150.
АВПРИ. Ф. 94 Парижская миссия. Оп. 94/1. № 7. 1760 г. Л. 14–16 об.; см. также:
Университетский коллеж Лизьë (Lisieux) или Торси (Torcy), основанный Ги д’Аркуром, епископом Лизьë в 1336 г., с XV в. размещался в зданиях коллежа Торси в квартале Сен-Жак на улице Сент-Этьен-де-Гре (
С 1750 г. из‐за финансовых проблем коллеж Лизьë был вынужден максимально сократить число своих стипендиатов.
Религиозное учение нидерландского теолога Корнелия Янсения (1585–1638), утверждающее пессимистический взгляд на человеческую природу, изначально испорченную первородным грехом. Постулаты, изложенные в его сочинении «Августин» (посмертное издание в 1640 г.), послужили толчком к оформлению янсенизма как течения.