Сладострастие бытия (сборник). Морис Дрюон
больше, чем писателям, поскольку они могут работать в присутствии других людей.
Она принялась расхаживать кругами по комнате.
– Я люблю разглядывать все эти слепленные тобой бюсты, эту необычайную комедию выставленных на полках пороков и добродетелей… Я обожаю твоего нотариуса из Вероны, просто обожаю… А этот кардинал Пальфи, он просто великолепен… смесь великого и коварного, благородство крови и подлость души… А бюст Лидии – просто шедевр!
Она вдруг перевела свой взгляд на Гарани.
– А знаешь, на кого ты сам похож, Тиберио? – спросила она и сама же ответила: – Я только что это поняла в связи с тем, что ты заговорил о писателях. Ты похож на Мопассана… Нет, я с ним, конечно, не встречалась. Хотя могла бы, поскольку в мой первый приезд в Париж он был еще жив… Но ты очень похож на его портреты: та же широкая шея, те же густые черные волосы…
Гарани инстинктивно повернулся к зеркалу, но тут же услышал:
– У тебя такие же густые усы, ты производишь то же особенное впечатление большой физической силы, которое исходит от тебя и, должно быть, исходило от него.
Машинально проведя пальцем по своей безусой губе, Гарани подумал: «Существо, которого она видит перед собой, всего-навсего манекен, болванка, на которое она вешает то лицо, которое ей хочется».
Она же продолжала кружить по комнате, подняв голову на ту высоту, где память ее расположила муляжи. На пути ей попался стул, она стала медленно и ласково гладить его спинку.
– Я боюсь, что в музеях меня примут за сумасшедшую, поэтому и хожу туда только в те часы, когда там никого не бывает… Потому что не могу удержаться от того, чтобы не погладить статуи, – доверительно произнесла она. – Если бы этот торс юноши был найден в развалинах Помпей или Агридженте, он был бы описан во всех учебниках по истории искусства. Это прекрасно, как творение античных мастеров. Ты гениален, Тиберио…
Гарани напряженно размышлял, стараясь вспомнить, какой же скульптор по имени Тиберио достиг пика славы к 1900 году. Еще одна искалеченная славой судьба…
– …и нет необходимости ждать, пока ты умрешь, чтобы сказать это, – продолжала она, понизив голос. – Гениальность – это одно из тех редких явлений, которые я могу узнать безошибочно. Нам не надо скромничать друг перед другом… Меня лепят и рисуют самые великие художники моего времени. Каждый из них, увидев меня, непременно просит, чтобы я ему позировала. Да, я пришла тебе показать…
Она открыла потертый дорожный бювар и извлекла оттуда пачку фотоснимков, которые разложила на столе. Гарани придвинулся поближе. На всех фотографиях с надорванными и загнутыми краями были сняты ее портреты, написанные на протяжении всей ее жизни. На пожелтевшей от времени фотобумаге была изображена она, Лукреция Санциани, выглядевшая сорок раз другой, но всегда необычайно красивой, начиная с девчонки с длинными золотистыми волосами, нарисованной