Сломанная любовь. Евсения Медведева
мой эхом загулял по водной глади. Вцепилась в край пирса, ощущая, как рваный край дерева впивается в кожу. Старалась выдавить из себя рвущиеся эмоции, чтобы вновь ощутить приятное спокойствие в теле.
– Да, – Мирон резко развернул меня, как куклу, и впился губами. Как тогда!
Жадно. После его поцелуев у меня губы огнем горели, кожу саднило, а по краям корочки появлялись. Вот и сейчас ласкал мои губы языком, щекотал нёбо до тех пор, пока я навстречу ему не подалась. А после, как обычно, лизнул. Мягкий влажный язык прошелся от подбородка до кончика носа, принося аромат сигарет и сладость кока-колы. Руки сместились с шеи и нырнули под куртку. Действовал быстро, чтобы не успела опомниться и не начала отбиваться. Но я не могла. Лишь застонала, когда холодные ладони сжали мою грудь, стиснув меж пальцев затвердевшие соски.
– Нравится моей девочке, – шепнул и снова лизнул, чуть замедлившись на губах, чтобы пройтись по нежной коже. – Выросла моя девочка, уже нет угловатости, титьки вон какие, в руку не вмещаются. Хороши титьки… Думала, спрячешься от меня за спортивным костюмом? Глупенькая… Только глаза грустные, как раньше, и губы сладкие, как мармелад.
– А ты все такой же наглый, Королёк. Берёшь то, что хочешь, и никого не спрашиваешь.
– А кого мне спрашивать? Матери твоей нет здесь.
– Можно подумать, она тогда тебя остановила, – голос пропал, оставалось только шептать. – Отвали, Королёв!
– Ой, как неубедительно, Сладкая, – рассмеялся он, но не отпустил, лишь сильнее прижал к себе. – Не верю, Олька. Не верю! Ни одному твоему слову не верю.
– Ненавижу тебя!
– А я вот прям чувствую, – резко дернул рукой, пробираясь под тугую резинку спортивных штанов. – Ух… Как мокро. Это от ненависти, Сладкая? Странно, а я думал, что женщина становится горячей, мягкой и мокрой лишь от желания.
– Ты ошибаешься, Королёк.
– Сладкая моя, – шептал на ухо, пытаясь усыпить мою бдительность, пока его жёсткие пальцы правой руки скользят под ткань белья. А вот левая медленной удавкой стала обвивать шею. Капкан… Две секунды, и я оказываюсь беспомощной тряпочкой в его крепких родных руках. От каждой моей попытки вырваться боль пронизывает всё тело, горло сжимается в спазме и пересыхает от жадных глотков воздуха, смешиваясь с собственными животными стонами. Меня трясёт от реакции своего тела. Волна возбуждения накрывает меня резким, болезненным ударом. И лишь его отчаянный шёпот не даёт провалиться в манящую темноту обморока.
– Лялька моя… – шепчет, а сам скользит пальцами по складочкам, намеренно обходя налившийся от бурлящего возбуждения комочек удовольствия. Медлит, дразнит, усыпляет. Снимает броню слой за слоем, пробривается к самому сердцу, сдергивает пыльную ткань с воспоминаний, погружая меня в пучину прошлого, где я была только его.
– Проси давай. Только по-настоящему, – его губы сжимают мочку моего уха, проходя твёрдым кончиком языка по краю нежной кожи. – Чтобы я поверил, проси. И тогда я разрешу тебе кончить.
– Отвали…
– Нет, Олька. До утра буду мучить тебя, – пальцы его