Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы. Катерина Шмидтке
в тапочках, поскользнулся и упал.
Настроение мое из-за происшедшего улучшилось, хотя Кристина поспешила в очередной раз заметить, что в моем сердце нет Иисуса Христа. Боже, прости мне мое злорадство.
Сегодня главный охранник почти до вечера пробыл в госпитале, и выяснилось, что в нашей тюрьме он вовсе и не самый гадкий. Его заменял другой полицейский, который за все время не дал нам ни еды, ни чая. Товарищ Гадкий хотя бы раз в день позволял нам попить чаю. Этот же на наши мольбы отвечал молчанием. Мы прозвали его Товарищ Мерзкий. «Товарищ» – потому что я пытаюсь помнить, что все люди – братья, даже если они забывают покормить обездоленных, то бишь нас.
Из-за отсутствия еды мы все были хмурые. Зейтуна чувствовала это и пыталась нас утешить.
– Хочешь чаю, Аберраш? – спрашивала она у Мари. Та лишь молча покачала головой, не отводя взгляда от обогревателя.
– А ты хочешь чаю, Кристина?
– У нас нет чая, Зейтуна, – сказала Кристина.
– А кофе? Хочешь кофе?
– Кофе у нас тоже нет!
– Я хочу есть… – начала хныкать Зейтуна.
– Зейтуна, пожалуйста, помолчи! – не выдержала Мари.
Вечером пришел Товарищ Гадкий в гипсе и дал нам мешок с рисом.
– Урра!!! – обрадовались мы. Рис с подсолнечным маслом – это же вкуснотища!
Нам сообщили, что завтра нас с Кристиной переводят в Амин Джинаи (Отдел криминальной безопасности). Так что я теперь уголовница. И Кристина тоже. Это значит, что на нас завели дело и речь идет о сроке.
Мы начали представлять тюремную жизнь. Может, это и к лучшему. Там хотя бы будут кормить каждый день. Может, будут даже прогулки. Я буду учить арабский уголовный сленг. Может, раз в неделю нам будет дозволено мыться…
Хорошо, что я высокая и большая. Смогу за себя постоять. Жалко Кристину. С ее массой тела она жить нормально не сможет. Там, наверное, никто и не знает, что такое докторская степень по русской литературе. Кристина тоже понимала и только об этом и говорила.
– В каждой камере есть женщина, которую все слушаются! – произнесла Кристина в ужасе. – И если ты никто, то будешь всем прислуживать, будешь все для них делать.
– Меня не заставят! – Я же не могу без выделывания. – Дам в глаз, и все!
– А я?
– А ты будешь со мной! – авторитетно сказала я.
– А если мы будем в разных камерах?
– Ну, тогда будешь все делать, – вздохнула я.
– Да…
Так мы весь вечер обсуждали нашу предстоящую жизнь в тюрьме.
Мы долго гадали, сколько нам дадут. Я думаю, что за Евангелие могут дать до трех лет. Кристина считает, что не более полугода. Посмотрим.
В итоге мы пришли к выводу, что жить в заточении возможно – главное, чтобы было что почитать.
Я спросила Товарища Гадкого, есть ли в сирийских тюрьмах библиотеки. Он рассмеялся так, что задрожали стены камеры, но ничего не ответил и ушел к своим товарищам. Через минуту надо мной хохотал весь этаж.
Я и подумать не могла, что от меня прежней до меня-уголовницы всего лишь одно Евангелие.
***
Муэдзин призвал к первой молитве,