Автобиография большевизма: между спасением и падением. Игал Халфин
этот путь… тот прямому действию и организации победы фактически предпочитает жалкое кружковое кустарничество, внутреннюю пассивность и неосуществимые иллюзии – все это под прикрытием революционной фразы»[490].
Это правда, что, работая до университета в Тверской губернии, Бунтарь проявил слабость по отношению к некоторым «идейным анархистам» при их аресте и просил партию «использовать меня где угодно, только не там, где у меня еще остались уязвимые пункты». Может быть, Бунтарь еще не излечился от столь свойственного анархизму индивидуализма полностью, но он знал, где его слабость, и обещал наконец дисциплинировать себя. Но в ячейке сомневались: Бунтарю не удавалось полностью перебороть себя, выдать своих бывших «идейных» единомышленников – он продолжал с ними общаться. Как показал Кронштадтский мятеж, его окружение могло превратиться в ядро другой, антипартийной организации в любой момент[491].
Итог по делу Бунтаря вряд ли был благоприятным. Судя по характеристике 1924 года на студента Ашенбаха Г. Г., партячейка Ленинградского государственного университета могла простить анархизм, но никогда его не забывала: «За период с 1918 по 1921 т. Ашенбах состоял в РКП(б), затем перешел в партию Анархистов», после Кронштадта снова связал свою судьбу с большевиками. Группа анархистов-коммунистов, в которой он состоял до вступления в РКП(б), интересовала его. Вот как ее кредо звучало в устах Аполлона Карелина, избранного от анархистов в члены ВЦИК:
Анархия! – мать порядка и гармонии!
К тебе мы стремимся, и никакие соблазны власти и богатства не собьют нас с верной дороги. Все, что ведет к тебе, мы поддержим. Все, что мешает твоему воплощению, мы отбрасываем. Если нам предстоит выбор между двумя общественными организациями, мы станем на сторону того строя, который менее враждебен тебе.
Миллионы искр летят от вольно-общинного, от анархо-коммунистического, мир освещающего пламени и, если такая искра попадет в голову и в сердце рабочего, он делает несколько шагов к рабочему социализму – другими словами – к анархическому коммунизму. <…>
Товарищи рабочие, крестьяне, интеллигенты, и вы, вышедшие из рядов трудового люда, солдаты и матросы! Смелее вперед к счастью, к вольной воле!
Ни хозяев! Ни правителей!
Да здравствует свобода, братство и равенство![492]
Многое тут было созвучно политическим идеалам Ашенбаха, не видевшего особых противоречий между анархизмом и большевизмом. В ячейке думали иначе: товарищи находили у него «рецидивы анархистских наклонностей», выявившиеся на примерах «пренебрежения к партийной целесообразности». До поры до времени, однако, «активное участие в Гражданской Войне», за что он имел «ряд наград», и прилежное участие в партийных собраниях позволяли Ашенбаху считаться годным большевиком[493].
Недолгое время анархисты и большевики действовали единым фронтом. Анархисты считали большевиков в какой-то степени авторитарными
Правда. 1923. 7 сентября.
ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 1. Д. 126. Л. 66, 69.
Волна: Ежемесячный орган Федерации анархо-коммунистических групп. 1924. № 49. С. 25–26.
ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 5. Д. 15. Л. 17.