Театр Жизни. Виктор Добросоцкий
во врачующей темноте лесной пущи, совершается таинство исцеления – телесного и духовного…
Сюжет «Белого лебедя» таит в себе детективную напряженность, пересказывать и даже намекать на многочисленные его перипетии не считаю нужным, но, думаю, не будет большим преступлением перед автором и читателем сказать, что человек, который еще совсем недавно всерьез даже не задавался вопросом: зачем он живет на этом свете? – этот же самый человек, получив позывной «Надежда», спустя всего сто страниц повествования и девять решающих месяцев собственной судьбы, будет пеленать своими огрубелыми руками маленькую Любовь, открывая в ней и в своей Вере все новые и новые, бесконечные смыслы.
Собственно, на этом можно было бы и завершить наш небольшой разговор о романе Виктора Добросоцкого «Белый лебедь», если бы не одно но. Автору показалось недостаточным наполнить собственное произведение философскими и смыслообразующими контекстами. В какой-то момент в нем шевельнулось хорошо знакомое для романтической традиции нашей культуры недоверие к логическому, рациональному… И он ввел в ткань повествования то, что я для себя назвал «лирическими навершиями» его прозы. Прием, кстати, очень характерный для традиции русского символизма (например, у Андрея Белого). Как бы опасаясь, что рациональное не сможет в полной мере передать чуда человеческой судьбы (а Сергей Северов здесь взят как обобщенный образ человека нашего времени) – Добросоцкий добавил в самые драматичные эпизоды повествования предельно ритмизованные отрывки – в которых как бы мелькает, как бы отражается то, что образцовым языком прозы передать невозможно: мерцание смыслов.
В какую-то уже вовсе родовую прапамять отправляет нас автор, взбираясь наверх по корням русских слов в своих лирических навершиях. И это отнюдь не спонтанно возникшее ухищрение – у Добросоцкого есть целая книга, собравшая такие малые поэтические формы: «Фаятония». Потому как сами эти малые лирические отрывки получили у него обозначение «Фая» – от испанского праздника огня. Огонь, вспышка, мерцание смыслов. В нашем случае, в романе «Белый лебедь», эти лирические навершия венчают самые важные главы романа и дают дополнительный объем произведению, в том числе и смысловой.
Папа Ганс и другие
Завершают книгу, как уже и отмечалось, рассказы. В рассказах более отчетливо проступает образ самого автора. Разумеется, Виктор Добросоцкий сохраняет известную дистанцию между собой и своим «лирическим героем», однако здесь мы видим гораздо более утонченную линейку инструментов повествования. Создается ощущение, что автор, устав от сдержанности «большого стиля», присущего роману, наконец-то вырывается на лирический простор малых прозаических форм, где возможны и ирония по отношению к героям, и даже самоирония; где есть возможность сказать интонацией гораздо больше, чем логически выверенными сюжетными ходами.
Мне кажется, что среди рассказов Добросоцкого особое место занимает рассказ «Папа Ганс».