Крымские дневники. Валерий Михайлович Морозов
спереди кантами-стрелками. Такой фокус я встречал у военных. Вечные стрелки. И даже не глаженные, мятые штаны, теперь, издали, казались отутюженными брюками. Эту батюшкину униформу, завершали чёрные, с потёртостями, или может испачканные в грязи ботинки. С высокими голенищами и стёртыми каблуками, похоже зимние, хотя на дворе сентябрь. Одну ногу батюшка выставил прямо перед собой, твёрдо упёршись в пол. Второй полусогнутой, прижимал к стенке автобусика, стоявший на полу большой полиэтиленовый пакет красного цвета и с многообещающей рекламой. Из которого выглядывал краешек пластмассового, синего ведёрка, доверху заполненного крупными тёмно лиловыми сливами. Рядом с пакетом, лежала небольшая сумка непонятного цвета.
Меня тронул вид батюшки. Привыкший видеть по телевизору, попов в красивых рясах с огромными золотыми крестами чуть ниже живота, на толстых, золотых цепях. Разъезжающих на дорогих автомобилях. Этот батюшка ничем не походил на них.
Мне виделось, что он в любое время суток и любую погоду, ходит в своих стоптанных ботинках, к жаждущим его священного благословения. И сейчас возвращается, откуда то, может от больного, а может, уже умершего. И везде его помощи, просят и получают простые люди, которые и отблагодарили его, чем могли, сливами которые батюшка и везёт матушке.
Батюшка сидел и смотрел в окно. Сложенные накрест руки покоились на груди. В такой позе, он, похоже, готов просидеть всю дорогу.
– А Вы, куда, едете? – Я, было, попытался вывести его на беседу.
– До Новочека – кратко, ответил он.
В салоне, было, шумно и я не разобрал, куда он едет. Хорошо знал все остановки по пути, но такой не было.
И лишь через несколько минут, до меня дошло, что Новочеком, батюшка назвал Новочеркасск.
Дело было давно, я жил, несколько лет, в этом городе и вспомнил, что местные жители, особенно таксисты, частенько так коротко называли свой город.
Батюшка, к беседе был не расположен. И я не стал его донимать. Изредка поглядывая в его сторону, я, понемногу, задремал.
И в этой тряской дрёме, мне привиделась, моя давно умершая бабушка.
Запах её передника к которому она прижимала мою голову, пропахшего дымом от печки возле которой она постоянно возилась. Запах чего то вкусного. И ещё, чего то сладковатого, давно забытого.
Тряская дремота, то сон то явь, то бабушка, то батюшка.
Какая- то давняя, изначальная детская нежность пробудилась во мне.
Я взглядывал, сквозь сонные веки, в светлеющее, абсолютно спокойное лицо сидящего, рядом со мной, человека, от которого видимо и пахло, то ли ладаном, то ли ещё чем то церковным.
И в моём сне, из глубин памяти, возникал давно исчезнувший мир. Мир людей, которые, как этот батюшка, или моя бабушка, были абсолютно не склонны к мирскому стяжательству. Были простыми и спокойными, светлыми лицами и добрыми душой. Далёкий, канувший в вечности мир, к краешку которого я успел прикоснуться своей детской душой.
Он всплывал теперь, в моём сне, огромным, всё