Не-доросли. Холодные перспективы. Виктор Некрас
– Юзеф Олешкевич!
– Как? – Глеб даже восхищённо попятился.
– Вот как, вы меня знаете? – удивился Олешкевич, уставившись на Невзоровича своими выпуклыми карими глазами, и наконец выпустил его руку. – Но откуда?
– Да кто ж вас не знает? – восторженно ответил Глеб. – Тем более, среди виленцев!
Пан Юзеф польщённо улыбнулся, словно вспоминая что-то – должно быть, возникла в памяти виленская юность.
– Да… – протянул он с теплотой. – Виленский университет, alma mater nostra… видывал я потом и Париж, и Дрезден, и Петербург вот теперь… но там, в Вильне, я был дома…
От пана Юзефа исходил странноватый запах, едкий и лёгкий, но всё-таки ощутимо заметный, знакомый, но Глеб почему-то никак не мог его опознать.
Но Олешкевича прервали – неожиданно, хотя и не грубо.
Прозвенел весёлый голос – женское меццо-сопрано:
– Однако, господа, я вижу у нас новое лицо…
Сказано было так же по-польски, как и всё остальное в салоне до того. Головы всех, кто был в зале, разом повернулись к лестнице на антресоли. «Мама», – весело выговорил Ромуальд – он не только голову повернул в ту сторону, он поворотился весь, одним цельным движением.
По лестнице спускалась, едва касаясь перил кончиками пальцев… нет, ей богу, фея! Лёгкая, стройная фигура в бледно-зелёном, в тон обивке на стенах, шёлковом капоте с открытыми плечами – глубокое декольте, белые короткие рукава с пуфами, бордовый невесомый берет неизвестно каким чудом держится поверх светлых, с лёгким каштановым оттенком волос, поверх прекрасных покатых плеч – газовая мантилья цвета слоновой кости. Изящные шагреневые туфельки цокали по ступеням лестницы подбитыми каблучками.
Глеб онемел.
Следом за красавицей неторопливо шла девочка лет двенадцати, одетая точно так, же как и сама хозяйка дома, только декольте в капоте было заменено прямоугольным вырезом. И похожа девочка была на неё в точности – те же ярко-алые губы, те же матовые зубы за ними, тот же точёный обвод лица, те же светлые волосы с каштановым оттенком. Казалось по лестнице за хозяйкой спускается её маленькая копия. Слепой догадался бы, что это мать и дочь. Только глаза у взрослой красавицы были карими, а у маленькой – серыми. Должно быть, в отца глаза удались, – подумалось Глебу, но он даже не обратил внимания на глупость этой очевидной мысли.
– Я слышала, как пан Кароляк представлял вас моим гостям, пан Невзорович, – сказала, улыбаясь, хозяйка дома. – Приятно видеть в моих стенах столь храброго и великодушного юношу. Прошу располагать моим гостеприимством без стеснения. Познакомьтесь (она повела рукой в сторону девочки – дочь стояла на две ступеньки выше матери и с любопытством разглядывала Глеба) – моя младшая дочь, Цели́на Шимановская.
– Восхищён, – поклонился Глеб. – Восхищён красотой как матушки, так и дочери. Готов быть кавалером…
Слов Глеба были прерваны многочисленными смешками, прокатившимися по залу, и он смутился, сообразив, что в кавалерах у матери и