Гортензия в маленьком черном платье. Катрин Панколь
и умелого мастера.
Она хотела выскочить из ванной с криком: «Елена! Елена! Эврика!» Но тут вспомнила о Грансире.
Интересно, они уже закончили совокупляться?
Она посмотрела на наручные часы. Уже поздно! Надо уходить. А то вдруг придет Генри и застукает ее тут?
Она подошла к спальне, легонько толкнула дверь.
Стол прибран, плед из розового мохера сложен и лежит на краю. Радио играет ноктюрн Шопена. Курится палочка благовоний, комнату заволакивает запах тубероз. Двое спят в широкой кровати. Елена, прильнув к обнаженному смуглому торсу Грансира, кажется убаюканной счастьем и покоем. Грансир обнимает ее за плечи, на губах его играет улыбка удовлетворенного и полезного самца.
Она завтра поговорит с Еленой.
Надо найти Гэри. Он первый должен узнать об этом.
Солнце садилось, последними лучами золотя крыши нью-йоркских домов, на Бродвее зажигались рекламы, желтые такси сигналили по дороге в театр и кино, это был час зрелищ, ресторанов, женщин на высоких каблуках, которые спешили, чтобы показать себя во всей красе. Гэри наверняка скоро вернется.
Сегодня вечером будет мир. Они подпишут договор о нежной, ласковой капитуляции. И будут любить друг друга, не кусаясь и не ругаясь.
«Эврика, о Гэри! Я нашла!»
Гортензия открыла упаковку равиолей, высыпала их в кастрюлю, поставила на маленький огонь, добавила немного тимьяна, лаврового листа, тамаринд. Гэри любит равиоли. Она посыпет их тертым сыром, когда услышит звук ключа в замочной скважине, и все будет тип-топ.
Надо еще открыть бутылочку хорошего вина, одну из тех, которые они хранят в баре на случай больших торжеств. Последний раз они пили «Шато Пап-Клеман», когда праздновали разрыв контракта с Фрэнком. И начало ее новой жизни.
Они тогда заснули, положив пробку на подушку, – это был залог того, что они никогда не предпочтут покой и безопасность страстному желанию жить и творить. «Принеси мне счастье, Пап-Клеман”, сделай так, чтобы всегда-всегда мне хотелось и моглось работать, чтобы аж слюнки текли, я не предам мою клятву», – прошептала Гортензия перед тем, как уснуть.
На город спустилась ночь, большие часы «Крейт энд Баррел» над раковиной показывали девять. Гэри будет уже скоро. Гортензия открыла бутылку «Шато Фран-Пипо» 2007 года. Зажгла две высокие белые свечи. Нашла компакт-диск Ричарда Гуда: он должен был скоро выступать в Карнеги-холле. Она видела афишу в коридоре метро – «РИЧАРД ГУД. КОНЦЕРТ В НЬЮ-ЙОРКЕ». Сейчас 21 апреля. Она сделает Гэри сюрприз, как-нибудь постарается достать два билета. Всю дорогу провисит на его руке, а во время концерта будет сидеть тихо, как мышка, даже если ей придет в голову мысль, которую она должна будет записать в свой блокнот. Она не пошевелится, не заелозит в поисках ручки, лежащей в глубине рюкзака. Она будет сидеть достойная, внимательная, сосредоточенная.
Теперь, когда у нее есть своя идея…
В этом вечере есть какая-то торжествующая легкость, в воздухе словно веет ликующий мотив, эдакое парам-пам-пам, вступление к итальянской опере. Жизнь теперь