Время дальних странствий. Рудольф Баландин
полевой шпат. Захватил чуточку рубидия да цезия, и поголубел, голубчик, и позеленел. Между прочим, знаешь, где он встречается?
– На Амазонке.
– Гениальная прозорливость! Амазонит – на Амазонке. В Турции – правительство турецкое… В этаких небесных камушках, в тектитах! Не путай с текстами, тестом и тостом.
Не нравится его ирония. Терплю. Что поделаешь? И знает много, и постарше, и начальник. Сразу три богатыря в одном человеке.
Возвращаемся. Ноги тяжёлые, камни продолбили поясницу насквозь, на ресницы катится пот. Начальникова спина качается впереди, и на ней не прочтёшь, будет ли привал, скоро ли кончится эта каторга.
Ну, наконец-то! Он с ходу залезает в кабинку, смахивая пот с лица:
– Тронулись!
Забрасываю в кузов осточертевший груз, молотки, переваливаюсь через борт: «Готов!»
Машина подскакивает на корнях и камнях, как резиновый мячик. Борта играют мной «в пятый угол». В кузове ветер хороводит сор и мелкие снежинки. Холодина!
Бессмысленно злюсь на эту бесконечную дорогу, промозглую весну и настырный ветер. Леденеет влажная телогрейка, стынут пропотевшие одёжки.
Начальник везёт меня в какую-то прекрасную даль. Ему из тёплой кабинки видно. А мне – убегающая назад постылая дорога. И ветреность аж во внутренность… Тьфу, чёрт, заговорил, как он…
К вечеру я нахлобучивал шапку, поднимал ворот полушубка и вытягивался в кузове. Перекатывался, стукался о борта, и тело постепенно деревенело. Я округлялся, покрывался корой и внутри становился твёрдым и холодным, со своими двадцатью годовыми кольцами.
От кольца к кольцу я переходил в прошлое. Вспоминал практику в Крыму, где лучи солнца, испепелив кожу, грели кости. Вспоминал душное бакинское лето, когда звёзды падают и плавятся, а днём солнце бьёт по голове так, что в глазах темнеет. Тутовое дерево в Нагорном Карабахе и обжигающий глоток «тутовки».
Где-то гудит мотор, прыгает кузов, лютует ветер и веет снежная пудра. Где-то скверно, жёстко, больно, и теряются, растворяясь в холоде, пальцы, руки, ноги и – всё тело. Где-то жить невыносимо…
А мои закрытые зрачки видят дрожащее над лугом марево и ослепительное солнце, которое светит так неистово, что кожей чувствуешь давление его лучей.
Я, сам того не понимая, пытался достичь блаженной нирваны индийских йогов.
Закутывался в собственные мысли, как личинка шелкопряда в кокон.
В первую тёплую ночь в тайге я вытащил из кузова свой спальный мешок, распластал его на траве. Я запечатался, как в конверте. Только торчала голова. Начальник и шофёр остались в душном кузове, наглухо затянув брезентом все щели.
Ночью скучать не пришлось. Слетелись комары. Пили мою кровушку, как коктейль, через хоботки-соломинки. Я шлёпал себя по лбу и по щекам, вползал с головой в мешок, тёр лицо и потихоньку сатанел. Выпрыгнул из мешка, подхватил его и полез на ближайшую сопку.
На вершине тёплый ветер перебирал травинки. Он погладил моё лицо, и я, счастливый, улёгся спать… Но – проклятые комары!.. Под утро даже писк одинокого