Музыкальные истины Александра Вустиса. Дмитрий Шульгин
неземная музыка, просто неземная.
– Почему «неземная»?
– Это все какие-то гармонические блики, какие-то состояния почти болезненной восторженности, экзальтации, но, вместе с тем и не обычной земной радости даже в связи с окончанием войны. Это, так сказать, радость на дне отчаяния. Тут же есть объяснение всему этому и в элюаровском тексте про узника, проживающего свою последнюю ночь перед расстрелом – здесь никакой радости нет:
«Последняя пред смертью ночь,
Короче всех ночей была»
(тут у меня была купюра: «Одну лишь мысль гнал он прочь, Всю кровь она ему сожгла» – эти две строчки я сократил, они у меня были раньше, но я их позже убрал),
«Он задыхался и стонал,
Что так здоров и так силен,
И вот на самом дне тоски
Внезапно улыбнулся он.
Из близких не пришел никто,
Но миллионы, миллионы отомстят за все.
Он это знал,
Так для него пришел рассвет».
То есть, как видите, человек готовится к смерти, и с нею для него идет рассвет! А ведь это пишет поэт-коммунист, Элюар, но для меня он здесь просто человек особого, может быть, даже религиозного образа мышления («Так для него пришел рассвет»). И вот это ощущение преодоленного ужаса предсмертного, переходящее в иное измерение какой-то особой высокой внутренней радости. И в общем, это еще и ночная музыка, полная каких-то почти болезненных обостренных состояний, когда нервы напряжены до такого предела, что наступает особое восприятие всего окружающего мира.
– А какой вы видите здесь композиционную структуру? Как она зависит от такой многомерной драматургии текста?
– Не знаю. Я об этом не думал. Скорее здесь какая-то трехчастность.
Вот есть, скажем, вступительный – первый – раздел – это вокализ. Затем появляются разные блики фактурные, о которых я уже говорил: здесь выступают такие странно как бы распределенные фактуры – «кусками» какими-то. И тоже самое есть и в тембровой материи: вот вдруг тромбоны почему-то, вот струнные, вот флейта и два кларнета, а то вдруг хор – и это все блики, брошенные как бы. И вот это вступление и все за ним, оно в конце концов вылилось в часть, которая обозначена «Анимато» – раздел, в котором есть все-таки, по-моему, что-то онеггеровское. Этот раздел для меня, в общем, как некий гимн, который упирается в конце концов в стихи Элюара. А затем – ночной кошмар, мрак – это уже второй образ, который непосредственно и иллюстрируется у меня стихами Элюара-Антокольского – «Последняя пред смертью ночь». Но он не очень удачен по музыке, я это знаю, но уже ничего поделать здесь не могу, хотя пытался, правда, путем сокращения хотя бы немного что-то улучшить. Потом начинается поток как возвращение к первоначальному состоянию – «Так для него пришел рассвет», когда он – узник – вдруг успокоился накануне своей казни. Здесь начинается музыка радости, радости особой, внутренней как бы – это для меня и преодоление смертной тоски и одновременно и сам «язык радости». Я очень тогда, кстати, полюбил