Оливковое дерево. Ника Клим
и радостно побежал домой.
А старуха между тем ожила:
– Для меня чай не приготовишь или все гостям дорогим разлила?
– Садись, матушка, – встрепенулась Лиза, – не хотелось твою молитву нарушать.
– Как же, как же, – она недовольно хмыкнула, усаживаясь за стол, – ты что же это, богадельню у нас устроила или приют какой? Видно, по миру пустить нас вздумала?
– Что же, мне теперь и мальчишку соседского накормить нельзя? – ответила Лиза старухе, громким стуком поставив перед ее носом блюдо с пышущей жаром лапшой.
– Сын мой старается, а ты чужих детей кормишь, пока своя дочка на полу валяется и с голоду ревет, – не унималась свекровь. – И что это он удумал? Нашу Зайтуну, да за голодранца, за соседского приблудка? Чтобы ноги его в моем доме не было, слышишь ты, проклятая баба?!
– Дом этот я возводить помогала, и деньги тоже я приношу, – не выдержала Лиза. – Покуда твой сын пьет, мне с утра до ночи спину гнуть на ферме приходится. Я сюда не служить пришла! Это и мой дом. И хлеб не чужой, а свой ем!
– Погоди же, паршивая чувашка! Вот воротится сын, он тебе устроит, – чертыхаясь и проклиная невестку, продолжила уплетать лапшу свекровь, а кончив, потянулась к самовару.
Долго еще сидела за столом старуха, шумно втягивая в себя ароматный чай из блюдца, вытянув губы трубочкой. За ширмой на лавке пряла Лиза, рядом терся о ногу рыжий кот. Девочка с большим вниманием наблюдала за веретеном, которое, точно юла, кружилось на месте и постепенно обрастало нитью. Как только пряжи становилось так много, что веретено переставало кружиться и делалось похожим на серый шар, пронзенный копьем, мать ловко обрывала нить и стягивала готовый клубок. Затем все начиналось снова.
И как ей так ловко удается из комка грязной шерсти, пахнущего хлевом, вытягивать тонкую упругую нить и сматывать из нее клубки пряжи? А потом так же ловко из серой сальной нити вязать белоснежные теплые носки. Руки ее работают скоро, они словно сами по себе – наблюдать одно удовольствие. Толстые пальцы правой руки без остановки скручивают шерсть, а левая кружит волчком веретено, и только лишь взгляд устремлен куда-то вдаль. Девочка может часами неподвижно сидеть и наблюдать за тем, как мать прядет или вяжет.
Только кончив работу, Лиза ощущает боль в спине от долгого сидения в неподвижной позе. Словно очнувшись ото сна, она видит, что за окном уже давно стемнело. На полу, свернувшись калачиком, спит кот, а рядом сопит дочка, одной рукой обнимает рыжего, другую подложила под голову. Старуха спит без задних ног на своей перине, удобно устроившись на печи. А мужа все еще нет – это не к добру, верно, снова что-то стряслось.
Лиза подняла ребенка с пола, раздела, уложила на сундук, а сама уселась у окна – сон не шел. Она снова взялась за прялку, закружила веретено и стала думать о прошедшем дне. Воротилась ли Газиза к сыну? Должно быть, он сладко спит сейчас, забывшись от сытости. А сыт ли Генка? Спит он или еще бодрствует? Одет ли, обут? Где сейчас бродит ее муж? Вот вернется домой, и свекровь кинется ему жаловаться