Священная балалайка. Александр Васильевич Холин
2.
– Внимание! Говорит Москва. Сегодня после тяжёлых и продолжительных боёв советские войска оставили город Смоленск.
Голос Юдко Берковича Левитана плыл над студёной Лубянкой, оседая скупым инеем на деревьях, зданиях, проводах. Слова пронзали не столько студёной
неразберихой, окутавшей ожидающий осады город, сколько маячившей на горизонте безысходностью, за которой притаилась не просто смерть и уничтожение, а что-то доселе миру неизвестное ужасающее. Это нельзя было ни понять, ни объехать на какой-нибудь хромой козе, ни избавиться от наваждения.
Мороз опустился на столицу так же, как разразившаяся в июне война. Нельзя сказать, что её никто не ожидал, только оказаться в положении трусливых
шакалов – это моральная мировая гибель, это попадание под панику! Лучше уж потерять в боях десятку-другую тысяч пехотного мяса под артиллерийскими снарядами, чем прослыть паническим трусом на всю округу, то есть на весь мир. Зима пройдёт, война тоже, а вот трусость может прилипнуть ко всей стране на долгое время. И ничто не может избавить от грядущей опасности. Ничто! Напрасно утверждали «меньшие братья» американские евреи, что из каждого безвыходного положения есть, как минимум, два выхода. Всё это бред. Нет никакого выхода и быть не может хотя бы потому, что стоящие у советского штурвала евреи слишком усердно занялись шапкозакидательством.
Политрук Коломзандер поёжился: то ли от морозного ветра, нагло забирающегося под шинель с четырьмя кубарями в петлицах, то ли от голоса диктора по спине ползли противные ледяные мурашки. Враг овладел Смоленском. А от
Смоленска до Москвы… Да уж, ситуёвина. Москва выглядела хмурой и неуютной, как будто превратилась в полигон для испытаний мужества, храбрости и… какое к лешему мужество и храбрость? Этому можно обучать салаг, и то на первом
курсе военного училища. А дальше? Дальше жизнь расставляла всё по своим местам.
Большие дубовые двери Народного Комиссариата встретили его тягучим
всегдашним скрипом, суетливой шумной атмосферой, кирзовым запахом присутственного места, но главное – теплом, которого так мало осталось на долю Советской России. Да и осталось ли? Никто не ожидал такой живучести и подвижности от войск противника. Противника?
В том-то и дело, что не сумели с немцами какие-то идеи поделить! Ведь немецкий язык был в России уже вторым государственным! А награбленным делиться всегда с подельниками надо. Об этом Коба не хотел слышать ни в молодости, ни сейчас. Тоже мне, чеченец окаянный. Нет, он вроде бы грузином прикидывается. А не всё ли равно? По делам видно человека. Тем более, этот, так сказать, военачальник который год продолжал непримиримую борьбу с еврейской диаспорой, а за одно это его повесить мало!
Такие или почти такие мысли одолевали честного Коломзандера почти каждый раз, когда он проходил коридорами Народного Комиссариата, ведь положение – хуже некуда.
Значит… значит надо