Иерусалим. Сельма Лагерлёф
нищая дурочка Лена Кольбьорн. Надумала, видите ли, брошку красивую купить. Никакой брошки Брита ей, само собой, не продала, зато отправила домой с подарком: пять фунтов ржаной муки.
Дети не решались даже заглядывать в лавку, когда за прилавком стояла Брита. Нечего тратить последние эре на изюм и карамельки. А односельчанок, надумавших купить тонкие и легкие городские ткани, отсылала к домашним ткацким станкам.
В этот день покупателей было совсем уж мало. Долгие часы провела Брита в одиночестве, переставляя с места на место нехитрые товары. А потом села, уставилась в только ей известную точку и поняла: больше не выдержит. Ее охватило отчаяние. Прошла в подсобное помещение, принесла стремянку, нашла веревку и закрепила ее на крюке в потолке. Брита работала быстро, на все приготовления ушло несколько минут. И уже собралась сунуть голову в петлю, как услышала скрип двери. В лавку вошел покупатель. Видно, осмотрелся, никого не увидел и приоткрыл дверь в подсобку.
Брита медленно слезла со стремянки. Покупатель ни слова не сказал, прикрыл дверь и вернулся в лавку. Она видела его и раньше – высокий, кудрявые черные волосы, густая борода, большие натруженные руки. Ничего необычного, если бы не острый, пронзительный взгляд. Одет по-городскому, но видно, что из рабочих. Уселся на шаткий стульчик у входа и не сводит с нее глаз.
Брита, не произнеся ни слова, даже не спросив, что ему нужно, встала за прилавок, всем своим видом показывая: покупай, что хотел, и уходи. Но незнакомец так же молча сверлил ее взглядом. И взгляд необычный – у нее возникло странное чувство: пока он на нее так смотрит, она даже пальцем не может шевельнуть.
Ей и в самом деле стало не по себе. И что он думает? Если он будет вот так сидеть и смотреть, я и не сделаю то, что хочу? Должен же сообразить: не успеет он уйти… не вечно же здесь будет высиживать этот странный покупатель.
Брита молчала. Лихорадочно подыскивала слова, которые заставили бы его уйти.
Если бы что-то можно было изменить или по крайней мере поправить, если бы я надеялась хоть как-то перетерпеть жизнь, ты мог бы мне помешать. Но поправить ничего невозможно. Болезнь неизлечима…
Да что ж такое? Сидит и смотрит. И молчит, как в рот воды набрал.
А я скажу тебе вот что, продолжила Брита свой молчаливый монолог. Для нас, Ингмарссонов, стыдно торговать в лавке. Как все славно было у нас с Гуннаром! Меня предупреждали – не ходи за него. Люди его не любят, кто их знает… за острый язык, должно быть. А мне он нравился. И жили мы замечательно, душа в душу, и продолжали бы, если б не эта чертова лавка.
Она передохнула и продолжила свою никому, кроме нее, не слышную оправдательную речь.
Ровно с той-то поры, как отдал ему Хальвор лавку, все пошло наперекосяк. Торговать-то можно по-разному. Как он понимает – и как я понимаю. Смотреть не могу, как Гуннар продает спиртное пьяницам. Сообрази сам: лавка в деревне – не то, что в городе. Все тут друг друга знают. И я знаю, что кому нужно, а что кому во вред. Пусть люди покупают, без чего жить нельзя, а не то, что их в могилу сведет. А Гуннар говорит – глупости. Торговля, мол, и есть торговля.