Анти-Макиавелли. Записки о России. Фридрих Великий
профессии. Он умеет только насмехаться. Изучив точно все операции Карла XII, обдумав их зрело, я считаю его более деятельным, нежели рассудительным, более энергичным, чем ловким, смелым, блестящим. Его первые три компании удивительны. Он нападает на Копенгаген, освобождает Гольштейн, сражается с 80 тысячью русских близ Нарвы, нападает на саксонцев. Вот это удивительно. Но с этого момента в его операциях нет последовательности…».
В часы грусти король зачастую находил утешение в «De rerum natura» Лукреция, в сочинениях Марка Аврелия или Сенеки. В такие часы он заводил речь о самоубийстве, для чего на всякий случай имел всегда при себе коробочку с английскими пилюлями; он тяготился своим жребием. «Я уверен, – сказал он однажды Катту, – что никто бы не пожелал быть прусским королем, которого так мучают». Катт позволил себе усомниться в этом, так как многие из-за славы готовы и на пущие горести. «Нечего сказать, слава! – воскликнул король. – Слава – сожженные селения, города, превращенные в пепел, тысячи людей несчастных, столько злодеяний, ужасов со всех сторон; волоса становятся дыбом от такой славы».
В другом месте мемуаров Катта читаем слова Фридриха: «Великих людей считают обыкновенно счастливейшими из смертных. А на самом деле их надо бы зачастую жалеть. Вообще их плохо слушают, или дурно исполняют то, что они приказывают, или негодуют на них, если они требуют чего нибудь трудного. Куча невежд критикуют каждый их шаг, их распоряжения, даже самые умные, с любопытством узнают о частном их поведении, приписывают им взгляды, каких не имеют они, и неистово восстают на них за малейшее предпочтение, какое выказывают они к тем, кто этого заслуживает. Такова судьба королей, и вот что противно бывает тем, кто, подобно мне, не умеет возвышаться над этими неприятностями».
Этим мрачным настроением Фридрих Великий в значительной степени был обязан своему детству. Отец его, по собственному признанию короля, «страшный человек. Разговаривать с ним нельзя было. Удары палкой и ногой сзади сыпались на тех, кто имел несчастие показаться на глаза ему, в минуты дурного расположения духа». Сам Фридрих был не раз жертвой этого гнева. «Ребенком учась латыни, я склонял с учителем mensa, ае; dominus, i; arbor, ris, как вдруг отец вошел в комнату. «Что вы тут делаете?». – Я склоняю mensa, ае, папа, – сказал я детским тоном, который должен бы его тронуть. «А! прохвост, моего сына учить латыни! скройся с глаз моих». И он ударил учителя палкой и ногой сзади, выпроваживая его таким манером до следующей комнаты.
Испуганный этими ударами и яростным видом отца, трепеща от страха, я забрался под стол, полагая, что там буду в безопасности. И вдруг вижу, что отец мой, совершив свою экзекуцию, подходит ко мне. Я дрожу еще пуще. Он берет меня за волосы, вытаскивает из-под стола, тащит на середину комнаты и отвешивает мне несколько пощечин: «Теперь ступай с своим mensa, я тебя проучу».
Он всегда и впоследствии с неудовольствием смотрел, причин чего я никогда не мог понять, на то, что я занимался развитием своего ума и способностей. Книги, флейта и тетради, когда