Три товарища. Эрих Мария Ремарк
цветочную вазу. Он вручил ее Лине. Заикаясь от волнения, она пыталась отказаться. Ее глаза не отрывались от кающейся Магдалины. Она боялась, что если ей отдадут вазу, то картину получит кузнец.
– Очень уж я обожаю искусство, – пролепетала она. Трогательная в своей жадности, она стояла перед нами и покусывала красные пальцы.
– Уважаемая фрейлейн, что вы скажете по этому поводу? – спросил Ленц, величественно оборачиваясь к Патриции Хольман.
Патриция взяла картину и отдала ее Лине.
– Это очень красивая картина, – сказала она.
– Повесь над кроватью и вдохновляйся, – добавил Ленц.
Кухарка схватила картину. Глаза ее увлажнились. От благодарности у нее началась сильная икота.
– А теперь твоя очередь, – задумчиво произнес Ленц, обращаясь к детской коляске.
Глаза Лины снова загорелись жадностью.
Кузнец заметил, что никогда, мол, нельзя знать, какая вещь может понадобиться человеку. При этом он так расхохотался, что уронил бутылку с вином. Но Ленц решил, что с них хватит.
– Погодите-ка, я тут кое-что заметил, – сказал он и исчез. Через несколько минут он пришел за коляской и укатил ее. – Все в порядке, – сказал он, вернувшись без коляски.
Мы сели в «кадиллак».
– Задарили прямо как на Рождество! – сказала Лина, протягивая нам на прощание красную лапу. Она стояла среди своего имущества и сияла от счастья.
Кузнец отозвал нас в сторону.
– Послушайте! – сказал он. – Если вам понадобится кого-нибудь вздуть, мой адрес: Лейбницштрассе, шестнадцать, задний двор, второй этаж, левая дверь. Ежели против вас будет несколько человек, я прихвачу с собой своих ребят.
– Договорились! – ответили мы и поехали.
Миновав луна-парк и свернув за угол, мы увидели нашу коляску и в ней настоящего младенца. Рядом стояла бледная, еще не оправившаяся от смущения женщина.
– Здорово, а? – сказал Готтфрид.
– Отнесите ей и медвежат! – воскликнула Патриция. – Они там будут кстати!
– Разве что одного, – сказал Ленц. – Другой должен остаться у вас.
– Нет, отнесите обоих.
– Хорошо. – Ленц выскочил из машины, сунул женщине плюшевых зверят в руки и, не дав ей опомниться, помчался обратно, словно его преследовали. – Вот, – сказал он, переводя дух, – а теперь мне стало дурно от собственного благородства. Высадите меня у «Интернационаля». Я обязательно должен выпить коньяку.
Я высадил Ленца и отвез Патрицию домой. Все было иначе, чем в прошлый раз. Она стояла в дверях, и по ее лицу то и дело пробегал колеблющийся свет фонаря. Она была великолепна. Мне очень хотелось остаться с ней.
– Спокойной ночи, – сказал я, – спите хорошо.
– Спокойной ночи.
Я глядел ей вслед, пока не погас свет на лестнице. Потом сел в «кадиллак» и поехал. Странное чувство овладело мной. Все было так не похоже на другие вечера, когда вдруг начинаешь сходить с ума по какой-нибудь девушке. Было гораздо больше нежности, хотелось хоть раз почувствовать