Дорога к счастью. Владимир Васильевич Киреев
братьями, да несколько дворов крестьян. В Дареевске его семья владела сахарным заводом. На полях крестьяне выращивали свеклу, которую перерабатывали здесь же, на заводе.
С первого взгляда Ханенко и Миклашевский невзлюбили друг друга, но виду не показывали. В гости друг к другу не ездили и старались вовсе не встречаться. Была еще одна причина обоюдной неприязни: они принадлежали к двум презиравшим друг друга охотничьим кланам – Миклашевский любил псовую охоту, а Ханенко охотился с ружьями.
Харитон щурил глаза от поднимавшегося летнего солнца, безжалостно сжигавшего все живое вокруг. Его большой нос на обветренном, с красноватыми прожилками лице обгорел и теперь шелушился. Казак слушал разговоры односельчан и сочувствовал их горю. Рядом стоял Демьян Руденко, отрешенно смотря поверх деревьев и крыш куда-то в пустоту, – и молчал. Харитон с жалостью глядел на его бородатое печальное лицо и думал, сколько же этому сильному духом человеку довелось испытать за свою жизнь. И тяготы войны, и фактически разорение, и возрождение хозяйства… Вот только начал жить, как пожар все уничтожил.
– Ты что, тоже погорел? – помещик обратил взор на Еремея Крутя, стоявшего в грязной, с обгоревшими рукавами рубахе. Он был собственностью Ханенко, батрачил на маслобойне и слыл добросовестным работником.
– Да, пан, все сгорело, ничего не осталось, только корову сберегли да овец, а куры вместе с сараем сгинули. Вот остались я, жена моя Авдотья да дите малое.
Жена Еремея, невысокая худая женщина, припала к его плечу, держа на руках ребенка. Лицо ее покраснело, она блеснула глазами в сторону помещика и умоляюще посмотрела на него.
– Вон тоже ваш холоп, – бурмистр указал пальцем на шорника Гордея Макаренко. Тот, понуро опустив голову, слушал разговоры, рядом стояла жена Матрена, исподлобья глядя на управляющего. Крепко держа батьку за портки, жались к нему малые детки. Мальчик – постарше, девочка – совсем еще малышка.
– Составь список погоревших, – строго проговорил Ханенко бурмистру. – Да напиши, у кого сколько деток и какого возраста; всех холопов, от огня пострадавших, перепиши.
– Понял, Иван Николаевич. Все сделаю к завтрашнему дню, – услужливо кивая, проговорил управляющий.
– Не допусти, пан, чтобы людишки с голоду пропали! – крикнул хрипло старик Терещенко, нервно стуча батожком оземь. – Бог вознаградит тебя за доброту и милость.
– Вот старый дурак! – вспыхнул помещик. – Я же сказал, что не оставлю.
От нахлынувшего волнения у него по щеке покатилась слеза. Достав платок, он вытер лицо, посмотрел на Терещенко и, укоризненно покачав головой, осадил его:
– На бога, как говорится, надейся, а сам…
– На колени! – вдруг завопила Надежда, оборвав Ханенко на полуслове.
Женщины опустились на колени.
– Помоги, родимый! – протянула она руки и поползла к помещику.
Женщины последовали ее примеру.
– Встаньте, бабы, – сердито проговорил Ханенко. И, по-отечески улыбаясь, сказал: – Чего теперь