Четвертый эшелон. 1945. Эдуард Хруцкий

      – Приобщи к делу.

      – Есть! Нашел! – крикнул Платонов. – Муравьев!

      Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

      – Я смотрю, – возбужденно говорил Платонов, – вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

      – Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

      Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

      Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

      – Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

      – Около девяти.

      – Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

      – А зачем нам это?

      – А если он был не один?

      – Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! – крикнул Платонов оперуполномоченному. – Позови Климову.

      Дворничиха пришла минут через пять.

      – Звали?

      – Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

      – Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

      – Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? – спросил Платонов.

      – Вера Симакова.

      – Она во сколько открывает?

      – В девять.

      – А приходит-то раньше.

      – Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…

      – Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, – вмешался Муравьев, – только скоренько, ладно?

      Белов

      Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

      Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

      Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

      – Вот она, керосинка, – сказала Климова.

      – Благодарю.