Бунино солнце. Ольга Карпович
очаровательную и боевую? И я вынуждена была признать, что она права. Конечно же, я не могла оставить ее здесь, выпустить из рук и вручить обратно продавцу. Меня с первого же взгляда заворожил ее азарт, лихой нрав, веселая неутомимость, с которой она кусала за ухо давно уже уступившего ей первенство брата. Я как-то сразу поняла, что это – моя собака. С какой-нибудь флегматичной аристократкой мы не нашли бы общего языка. Эта же боевитая оторва явно была моей.
– Берете, девушка? – спросил меня продавец. – Возьмите, не пожалеете. Это первый помет наших милицейских чемпионов из Тульского питомника. Сильные должны быть собаки.
– А сколько просите? – начала я.
Но тут, откуда ни возьмись, появилась моя свекровь, видимо, уже закончившая вести переговоры насчет прикормки, и тащившая теперь в руках два объемистых пакета. Она молниеносно оценила ситуацию, увидела у меня в руках щенка, смерила взглядом продавца и тут же оттеснила меня в сторону.
– Из Тульского, говоришь? – атаковала она продавца. – А кто родители? бабка? Ага, эту знаю, дельная сука. А заводчик кто?
Получив от мужичонки в меховой шапке, кажется, удовлетворившие ее ответы, Тамара Андреевна обернулась ко мне и ловко и решительно выцепила мою девочку – я мысленно уже именовала ее своей – у меня из рук. Та глухо заворчала, издавая забавный звук – буф-буф-буф – видимо она уже свыклась со мной, приняла, как свою хозяйку, и теперь негодовала на такую бесцеремонность. Бесстрашная малышка даже попыталась цапнуть Тамару Андреевну за палец, но та лишь звонко рассмеялась такой дерзости от крошечного щенка, не понимающего, с кем имеет дело, и тут же принялась ловко вертеть ее в руках, осматривая брюшко, лапы, морду, уши, глаза, пасть, приговаривая:
– Так, дисплазии лап нет. Шерсть густая, блестящая. Прикус правильный. Злая будет сука, рабочая, сразу видно, – и, наконец, кивнула. – Что ж, бери, если хочешь.
Я же, в сотый раз мысленно сказав себе, что я идиотка, безответственная импульсивная дуреха, не думающая о завтрашнем дне, купившаяся на милые щенячьи глазки, наконец, решительно тряхнула головой.
– Беру.
Собака все еще недовольно вертелась в руках у Тамары Андреевны, смешно фыркая – буф-буф-буф, неумело надувая щеки и по-щенячьи округляя глаза. Я протянула к ней руки, и она тут же рванулась ко мне всем тельцем.
– Ну что ты бухтишь? – улыбнулась я, принимая ее на руки. – Буф-буф… Буня ты моя.
Так она и стала Буней.
В тот день было холодно – это я запомнила очень хорошо. Чертовски холодно, даже шерсть не спасала. Нас – меня и моих братьев и сестер – вытащили из теплого домика, у мамы из-под бока, и посадили в какую-то противную, тесную клетку. Маму я сейчас уже не очень хорошо помню – я ведь была совсем мала, когда нас разлучили. Знаю только, что она была большая, горячая и пахла молоком.