История образования и педагогической мысли. Вардан Григорьевич Торосян
Добавим сюда и неизменность всего в любом из миров: «Что было, то и будет делаться, и нет ничего нового под Солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое, но это уже было в веках, бывших до нас» (Экклезиаст, I, 9–11).
Если в раннем христианстве неизбежным было осторожное и деликатное отношение к «языческим» философам, то в XIII в. подобная позиция обернулась для Пьера Абеляра нравственными и физическими истязаниями, заточением в монастыре. Ему не простили и его земную любовь, и обращение к диалектике как методу поиска истины, сопоставления мнений, так как он таил неисчислимые опасности для церковной догматики. Главным методом стал схоластический (от греческого «школа»), требовавший заучивания догм, утвержденных определений, «доказательств», приводящих к заранее намеченному результату.
Призванные укрепить веру, схоластические упражнения нередко порождали все новые вопросы. Серьезную опасность таил в себе даже гностицизм (от греческого «гносис», познание), возникший еще во II в. для толкований Священного писания. Эта опасность росла по мере совершенствования тех интеллектуальных средств, которыми он пользовался. Именно в схоластических «упражнениях» родились первые ереси, например, мысль об извечности мира, выводимая из вечности Бога (Ориген). Более того, «если Бог сотворил мир, значит, ему чего-то недоставало» (Христианские последователи Аверроэса); «А если душа человеческая от Бога, то откуда в ней части, достойные наказания? Выходит, что наказывая человека, он наказывает частицы своей души» (Езник Кохбаци). Другой армянский теолог, Григорий Пахлавуни, магистр византийского императора Константина Мономаха, приходит к выводу, что «нет другого способа приближения к Богу, как просвещение себя посредством науки».
Канонизированная картина мира причудливым образом сочетала в себе «наиболее логично установленные выводы древних с неоспоримыми истинами Писания и церковной традиции… Легко видеть, что критика любой части картины мира считалась гораздо более серьезным, чем простое интеллектуальное совершенствование, и рассматривалась скорее как нападение на весь порядок общества, религии и самой вселенной» (Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956. С. 182–183).
Стоит ли удивляться, что уже в 529 г. император Юстиниан закрыл Платоновскую академию в Афинах, крупнейший очаг античной образованности. Его же запрет выплачивать жалование учителям – грамматикам и риторам привел к закрытию большинства школ античного типа. Тем не менее именно в таком урезанном и деформированном виде образование объявлялось в императорском указе «величайшей из добродетелей», а идеал образованности усматривался в сочетании греко-римского свода знаний с христианским мировоззрением.
Противоречивое своеобразие такого сочетания может стать понятным нашему современнику, если внимательнее присмотреться к важнейшим особенностям средневековой культуры в целом.