Обманы восприятия. О. Вольфсон
короткой кожаной юбке и в соболином манто, накинутом на голые плечи, она выглядит вызывающе пошло. Билеты в театр ему всучили на работе, и он знал, что встретит там своих сослуживцев. Первой, кто их увидел, была жена его начальника. Несчастная подавилась бутербродом, наблюдая, как Рита, закинув ногу за ногу, нагло ухмыляясь, требует в театральном буфете шампанского, устриц и икры. Субтильный босс и его необъятная женушка, демонстративно громко отодвинув стулья, незамедлительно ретируются. Рита, будто преследуя их, вновь и вновь оказывается возле толстухи. Супруга шефа в обтягивающем ее волнообразный стан ярко-желтом платье, явно не выдержав конкуренции, в гневе покидает театр. За колышущимися формами жены семенит хиленький муженек и, низко опустив голову, виновато улыбается.
Виктор, ликуя, чувствовал себя в тот момент победителем. Однако через месяц злопамятный начальник лишит его квартальной премии.
Воспаленный мозг Виктора упорно не хотел отдыхать, сон не цеплял. В памяти всплывали странные разговоры то с родителями, то с Шуваловой.
– Ты хоть что-нибудь помнишь о папе с мамой? Когда тебя спихнули в детдом – в десять лет?
В голосе Риты было столько боли, что Виктор не обиделся, а стал рассказывать.
– Как-то отец впился глазами в мою физиономию. Он так долго изучал мои черты, словно ждал разгадки какой-то тайны. В общем-то, батя был добрым человеком и мучился с моей мамой. Она или закатывала истерики и крушила посуду, или громко смеялась. Мы страдали от ее темперамента. А еще она не любила зеркала. Да, точно, у нас не было дома ни одного зеркала… Вернее, одно было, с трещиной, закрытое простыней. Кажется, что только от ее взгляда все разбивалось… Мне было хорошо, когда она неизвестно куда исчезала. Мы с отцом удобно располагались за письменным столом, вооружались ручками и начинали сочинять стихи.
После слов про стихи на лице Риты появилась ухмылка.
– Не смейся! Они у него не всегда попадали в рифму, но были искренними. Мама ругала его за это и говорила, что все поэты – шизофреники. Мы рифмовали, получался бред, но нам было весело. Потом на этот бред придумывали мелодию или заимствовали уже известную музыку и пели. Если, конечно, наш ор можно было назвать пением. Одну такую нелепицу я помню, потому что она наполовину моя. Хочешь, исполню? – спросил Виктор. И, не дождавшись ответа, уныло затянул:
– Кошка гуляет себе по дорожке,
Мягко ступают легкие ножки.
Хитрое утро стучится в окно,
Где же ты бродишь, счастье мое?
Дай ответ, подскажи, как мне жить:
Надуть паруса и подальше уплыть?
Огромные черные воды манят,
Но страшно – и кошка нырнула в кровать…
– Забавно! А про любовь он писал?
– Да, он посвящал маме стихи, что-то про море и волны: и вышла она вся в пене морской, а я чуть живой… с тоской… А вот еще одно! Это на Новый год отец сочинил. – Виктор задумался, сморщил лоб и победно зачитал наизусть:
– Весело, беспечно