Чаепитие за горизонтом событий. Александр Стоянов
погожих деньков, – дополнил месье Реми, протягивая свой карманный счётчик, неумолимо сокращавший его жизненное время.
– Благодарю Вас, месье, но не стоит, я ведь не сделал ничего существенного! – с неподдельным удивлением в голосе воскликнул бы Жак, но голос его уже не слушался, и поэтому вышло так, что он едва просипел эти слова.
– Вы сделали для меня так много! Просто пока этого не понимаете… Не глупите, такие предложения однозначно каждый день не поступают, к тому же я надеюсь Вас послушать в следующий свой приезд, а это едва ли произойдет, если Вы замёрзнете от холода, – ответил месье Реми.
В ответ скрипач только кивнул, и на его лице проступила тёплая, несколько поблекшая от мороза улыбка.
Затем банкир остановил проезжавший мимо пустой экипаж и направился в цветочную лавку. Там он купил букет из лучших роз, что можно было сыскать не только в Тулузе, но даже сам Париж позавидовал бы красоте и нежности этих цветов в такую ненасытную стужу.
А оттуда пешком, сквозь снежную сарабанду и бесчисленные кадрили метели, месье Реми дошёл до кладбища Тер-Кабад. Там он с большим трудом отыскал полузабытую могильную плиту, изрядно потемневшую, местами осыпавшуюся. Он опустился перед ней на колени и положил цветы.
– Дорогая мама, здравствуйте и простите меня! Я так виноват, ведь сегодня Ваш День Рождения, а я совсем забыл… Я забыл о том, что вы с отцом сделали для меня, а ведь только благодаря вам я достиг всего. Простите, мама, я забыл о настоящем счастье и всю свою жизнь хотел только достигать большего. Простите меня, я подвёл Вас, разучившись любить…
Снежинки, гонимые разъярённым ветром, били его по лицу, а он стоял на коленях и рассказывал о своей жизни последних лет самому дорогому человеку, которого, как оказалась, ему так не хватало. И тяжёлые капли, не то выбитые ветром, не то собранные теплом и печалью, заискрились в лунном свете и опали, словно осенние листья, на снег.
Прошёл год. Жак Бугро стоял на вокзале, и, вкладывая всю свою душу, играл на вокзале Матабио. Звуки этой скрипки тревожили сердца даже самых чёрствых прохожих, мелодия невообразимо выразительно переливалась тысячами тонов, мастерски сплетённых в трогательные переходы.
Стояла солнечная погода с лёгким морозом. В лучах небесного светила так тепло и нежно, словно капли на лепестках весенней розы, сверкали снежинки, укрывшие всю округу плотным покрывалом.
Прибыл утренний поезд из Парижа, из которого высыпали тревожные толпы спешащих домой людей. Только один мужчина со своей супругой на всем вокзале стояли и никуда не спешили. Он улыбался – и она тоже – такой доброй искренней улыбкой, которая могла бы растопить даже самые многовековые полярные льды.
Морис Кярне, официант «Кафе де ля Пэ», когда я спрашивал его о том, что же увидел тогда месье Реми за соседним столиком, ответил мне: «Какая-то из наших посетительниц забыла там букет белых роз, больше там не было ничего».
А большего и не надо было, – подумал я. – Ведь матушка моего друга