Сказания о Русской земле. Книга 4. Александр Нечволодов
со временем кончины Анастасии Романовны.
Движение это, разумеется, могло только вызвать еще более сильное противодействие и раздражение в государе. «…Пребывая в таких жестоких скорбях, – писал он по этому поводу Курбскому, – не будучи в состоянии сносить такой тягости, превышающей силы человеческие, и сыскав измены собаки Алексея Адашева и всех его советников, мы наказали их милостиво: смертною казнью не казнил никого… но всем приказано было отстать от Сильвестра и Адашева, не иметь с ними сообщения, в чем и была взята со всех присяга; но советники их, которых ты называешь мучениками, приказ наш и крестное целование вменили ни во что, не только не отстали от изменников, но и больше начали им помогать и всячески промышлять, чтобы их на первый чин возвратить и составить на нас лютейшее умышление, и так как злоба обнаружилась неутолимая, то виновные по своей вине суд и приняли».
Таким образом, по словам Иоанна, он старался действовать вначале на крамольных бояр легкими опалами и только постепенно, видя их упорство вернуть Сильвестра и Адашева и удержать действительную власть в своих руках, царь стал прибегать к казням. Это утверждение Иоанна, надо думать, вполне справедливо, так как он никогда не отказывался от тех казней, которые были совершены по его приказанию. И действительно, несмотря на большое свое озлобление на Адашева, он его не казнил, а приказал только перевести в Юрьев, где последний умер через два месяца от горячки.
Не тронул он также и Сильвестра: «Поп Сильвестр, – писал Иоанн Курбскому, – видя своих советников в опале, ушел по своей воле, и мы его отпустили не потому, чтобы устыдились его, но потому, что не хотели судить его здесь: хочу судиться с ним в будущем веке, перед Агнцем Божиим, а сын его и до сих пор в благоденствии пребывает, только лица нашего не видит».
Вообще, «с делом Сильвестра и Адашева было связано много судебных разбирательств, – говорит польский писатель Валишевский,[5] – и те достоверные письменные памятники, которые относятся к ним, решительно не говорят ни о пытках, ни о казнях».
Казни, вследствие которых потомство назвало Иоанна Грозным, начались, по всем данным, позднее, причем им подвергались далеко не все виновные. Так, в 1561 году с князя Василия Михайловича Глинского, который «проступил», то есть, очевидно, хотел бежать в Литву, было лишь взято письменное обещание не отъезжать.
Такое же обещание не отъезжать было взято в 1562 году с князя Ивана Димитриевича Вельского, за подписью 29 человек, за коих поручилось еще 120 лиц; несмотря на это, в том же 1562 году князь Иван Димитриевич Вельский снова бил челом государю, что «преступил крестное целование и забыл жалованье Государя своего, изменил, с королем Сигизмундом-Августом ссылался»; эту новую его измену Иоанн опять простил ему. В 1563 году был изобличен в желании бежать в Литву князь Александр Иванович Воротынский, и с него тоже была только взята поручная грамота; такая же запись была взята в 1564 году и с Ивана Васильевича Шереметева, которого долго
Сочинения г. Валишевского по русской истории благодаря его сравнительно большой осведомленности и живости изложения имеют у нас довольно многочисленный круг читателей; к сожалению, этот писатель делает нередко злобные выпады, направленные против самых дорогих понятий и чувств русских людей, а также и против православия. Так, про геройскую оборону русскими Смоленска во время осады его поляками он считает возможным сказать следующую нелепость: «Вместо мощей преподобного Сергия и преподобного Никона у осажденных были не менее чудотворные иконы, которые они вешали в наказание вниз головой, если счастье покидало их знамена» и тому подобное.