Вновь. Никита Владимирович Чирков
Нет. Нет. Воздух есть, я знаю это. Побочный эффект. Надо поспать, но времени нет, лишь движение. В момент отдыха писать. Пиши. Не дели на строчки, чтобы не было искушения в больших остановках. Не знаю, как еще далеко. Мне одиноко. Холод. Мне так холодно. Можно попробовать сжечь бумагу и согреться, но тогда негде будет писать. Писать надо. Без этого я не справлюсь. Все до сих пор болит. Когда же это закончится? Нельзя думать о том, как это случилось. Нельзя винить и злиться – это не помогает. Помогает контролировать время. Контроль? А есть ли? Что будет, когда все пройдет? Для чего все это? Может быть, лучше умереть здесь? Письмо есть, тело найдут, узнают мои последние мысли и чувства – буду больше чем материя. Не хочу знать этот момент. Если и суждено умереть тут, в пустыне, то не хочу знать. Пусть само произойдет. Я и так слишком много знаю. Знания уже принесли мне боль. Мои знания принесли боль другим. Если я скоро умру, знай, кто это прочтет, что это смерть заслуженная. Я не могу оставить имя. Вреда будет много, последствий еще больше. Сгинуть тут будет во благо всем, забыть имя и человека поможет им двигаться дальше. Так много плохих решений, так много ужасных последствий. Тяжесть горя сильнее, чем физическая боль. Боль – она здесь, горе – оно от содеянного и грядущего. Горе в прошлом и в будущем, потому что я знаю, что было, и знаю, что будет из моих решений. Прочти это, сожги и порадуйся, что теперь все кончено.
6
Когда поезд двинулся в сторону Монолита, общее настроение было настолько неопределенное, насколько далеким казался приезд на Аврору каких-то пару часов назад. Солнце все так же окрашивает оранжевым оттенком равнину между вокзалами, подталкивая наших героев на необходимый контакт в этом тесном, темном вагоне. Было такое кричащее состояние вот-вот утраченной возможности закрыть некоторые вопросы до возвращения в город. Бэккер сел на то же место, но уже лицом к Монолиту, а Петя с Андреем сидели друг перед другом ближе к концу вагона. Настя пошла к Бэккеру, наладив зрительный контакт издалека. Она села перед ним, хотела что-то сказать, но нужные слова ускользали. Бэккер же боролся с головной болью, что, несомненно, отразилось на его лице и общем состоянии.
– Какая драма кроется за Петиным изгнанием?
– Я думала, ты знаешь.
Слова эти были с издевкой, но Бэккер не поддался на провокацию. Настя начала быстро и кратко, словно неприятный отчет, но сама не успела заметить, как в каждом слове образовалась своя глубина скорби:
– Проект был столь сложным и важным, что кто-то недоработал – человеческий фактор. Десять женщин погибли вместе со своими детьми. Монолит встал на уши. Люди были в самом страшном отчаянии, быстро переросшем в злобу, столь жестокую, сколь неподконтрольную. Когда его пытались схватить, то под руку попали его жена и маленькая дочь. Озлобленная толпа – это страшно, Бэккер, очень страшно. Жена смогла пережить нападение… Там же мозг не думает. Слепой гнев и боль. Это толкает людей на то, о чем с опозданием они будут жалеть до конца своих дней. В нашем случае виновных в