100 великих российских актеров. Вячеслав Бондаренко
тем, кто придет на смену, даже объяснить нельзя будет, как играл Варламов». «Чудо», «райская птица», «вечный гастролер на сцене Александринки», «прелестное чудовище», «национальный талант», «чисто русская душа» – из эпитетов, которым награждали своего любимца его современники, можно составить толстый том.
При этом критика в голос отмечала прирожденный характер дарования комика. Он не выработал свой талант годами упорного труда, а просто жил на сцене так же, как и в жизни, не отделяя себя от своих зрителей (как он говорил, «одной ногой на сцене, другой в зрительном зале»). Роль Варламов никогда не учил, «выезжая» на бесконечных импровизациях, шутках, намеках, словесных и мимических шаржах, но получалось это у него превосходно. «Это было полно, сочно, ярко, трепетало здоровьем. Это наивно также, как и гениально. Это инстинктивное чутье и постижение Шекспира» – так описывала критика работу Варламова в шекспировских комедиях «Сон в летнюю ночь» и «Много шума из ничего». Именно «инстинктивным чутьем» Варламов и добивался успеха, который многим его коллегам по сцене мог только сниться. Достаточно упомянуть, что в честь Варламова была названа отдельная марка папирос – «Дядя Костя». Это прозвище стало народным именем артиста. И даже на его официальном юбилее, в разгар чтения приветственного адреса, одна из коллег Варламова, начав речь, как положено: «Высокоталантливый и глубокоуважаемый Константин Александрович…», вдруг прервала себя восклицанием: «Нет, дядя Костя, я не могу говорить таким тоном!» – и, подбежав к юбиляру, от души расцеловала его.
В 1880-х годах артист заболел слоновой болезнью и больше не мог передвигаться. К этому прибавились постоянные боли в горле. Но представить петербургскую сцену без Варламова было по-прежнему невозможно – теперь он играл сидя и при этом вызывал в зале такую же бурю смеха, как раньше. Одним из его ярчайших поздних достижений стала роль Сганареля («Дон Жуан» Ж.-Б. Мольера в постановке В.Э. Мейерхольда, 1910). Спектакль рождался в бесконечных спорах режиссера с актером – Варламов, по своему обыкновению, не желал учить огромную роль и требовал для себя полной свободы. Поскольку Мейерхольд был заинтересован в корифее, компромисс был найден – специально для Варламова на сцене были поставлены обитые бархатом скамьи, рядом с которыми располагались суфлеры в костюмах, стилизованных под XVIII столетие; они нарочито публично «подавали» актеру его текст. И несмотря на то что на сцене постоянно кипело действие, неподвижный Варламов на протяжении всего спектакля был его центром – он без устали импровизировал, каламбурил, общался с зрительным залом, комментировал действия Дон Жуана, подшучивал над самим собой. Это был настоящий триумф тяжелобольного артиста. Уже после спектакля «Мейерхольд сказал, что единственным, кто по-настоящему играет в духе Мольера, оказался Константин Александрович, и просил всех найти чисто мольеровские детали, какими так богата игра Варламова». Остался доволен Мейерхольдом и сам Варламов: «Вот это режиссер. Он не сажает меня в четвертую комнату,