Белый лист (сборник). Александр Иванов
домой. Билет стоил недёшево, но я не жалею. Но это уже сценарий другого фильма, в котором голос за кадром мог бы сказать: “Вот вам, кстати, и за японские машины!”
Белый лист
Повесть
Охотников зарезать пастуха вызвалось сразу несколько человек. Они долго возились с ним, прижимая коленями лежащее на земле худое тело. Стрелять было нельзя. Семёнов краем глаза видел, как ещё долго подёргивались ноги убитого. Стояла почти полная луна.
Через нашего таджика-переводчика капитан Ермаков долго допрашивал пожилого пастуха, которого к нему притащили разведчики. Этот тщедушный местный житель был напуган и простодушно рассказывал всё, о чём его спрашивали. Когда ему в лицо светили фонариком, были видны его небритые щёки и острый, заросший многодневной щетиной кадык. Оставлять его было нельзя. Все понимали это и старались не смотреть пленному в глаза. Но то, что из разведгруппы убрать его вызовутся сразу трое, всё-таки неприятно удивило старшего лейтенанта Алексея Семёнова.
Он воевал севернее Кабула уже третий год из девяти с начала военных действий и успел заметить, что отношения с местными усложнились. Да и наши стали всё воспринимать по-другому. Ожесточились. Теперь шла подготовка к какой-то новой войсковой операции, и этот рейд возглавлял лично командир полковой разведки Ермаков.
В расположение своей части они вернулись только под вечер следующего дня. Семёнов принял душ и завалился на свою кровать. На душе было непривычно муторно. Ужасно хотелось выпить. Гашишем он не баловался, хотя иногда и задумывался об этом, глядя на других офицеров. Его не покидало чувство внутреннего напряжения. Сон не шёл.
Обычно кадровые офицеры отбывали в Афгане два года. Он же как неженатый сам подписался на “второй срок”. Воевать ему нравилось. Об остальном он старался не думать. За время службы здесь дома он успел побывать два раза.
Второй раз ехать пришлось на похороны отца.
Отец лежал в гробу в привычно застёгнутой на все пуговицы белой сорочке. Он, чисто выбритый, без обычной папиросины, зажатой в тонких губах, в окружении старух в чёрных платках, выглядел как-то по-другому. Мать обняла Алексея, глянув сухими, выплаканными глазами. Вспомнились деревенские поминки. Заскорузлые руки и обветренные лица односельчан, сидевших за поминальным столом.
Семёнов лежал на койке, уставясь в потолок палатки, и перебирал в памяти события последней поездки домой. Потом невольно вспомнилось детство. Река и лес за околицей. Школа. Как мать с отцом гордились, когда он поступил в военное училище. Припомнились его приезды на побывку. Как, словно ненароком, по очереди заглядывали в их дом соседи, почему-то стараясь говорить шёпотом. Вспомнилось непривычное после казармы приятное отпускное валяние на пуховых материных подушках. Глазунья с салом. И только сейчас защемило: как же они его любили…
…Отец, высокий и сухой, крепко держал его за руку. Они шли по скошенному лугу, и Алексей