Метель. Виктор Некрас
вздрогнув (дошло, наконец!) стремительно сорвался с набитого тощей горной травой тюфяка, схватил со стола длинный кинжал, добытый отцом в бою с Батал-пашой у Кизляра. Отец поворотился к нему, глянул страшно, но сказать ничего не успел – Филька судорожно замотал головой:
– Не отдам! – хриплым шёпотом прокричал он. Мать за спиной наконец, глухо зарыдала, и отец, несколько мгновений всё так же страшно поглядев на младшего сына, только коротко кивнул и вместо возражений сплюнул в дуло ружья пулю и взялся за шомпол.
От погасшей медной жаровни поднимался едва заметный чад, тянулся тонкой волнистой струйкой к дымоходу, тускло светила лампадка у недавно выставленных на наспех сооружённой божнице икон.
– Огнутьююююн! 22 – тоскливый вопль по-армянски раскатился по городу.
– Армян режут, – сипло выговорил Сашко – он уже держал в каждой руке по пистолету и старался взвести курки. Туго щёлкнуло – раз и два.
– Попали в собачью свадьбу, – мертвеющими губами выговорил Сурядов-старший, и в этот миг дверь, сколоченная из старого карагача, с грохотом отлетела в сторону и через порог рванулось внутрь что-то тёмное, косматое, окровавленное и орущее.
Почти одновременно с грохотом выпалило ружьё и оба пистолета – отец и сын Сурядовы били в упор, и сразу трое кызылбашей с ножами и саблями повалились прямо у порога. Остальные замешкались на мгновение, и отец с Сашком бросились к ним, тускло блестя нагими клинками в тусклом свете лампады. Завопил срубленный отцовой саблей сосед, которому мать несколько раз одалживала соль (по-русски одалживала, без отдачи – кто ж просит отдачи за соль?), сучил ногами и скулил, собирая стынущими ладонями выпущенные сизые кишки – про обронённый топор с зазубриной от отцовой сабли на топорище, он забыл вмиг.
Погромщики шарахнулись назад, и Сашко тут же прыгнул за ними за порог, крестя воздух саблей вокруг себя. Зацепил ещё одного, и почти тут же откуда-то из темноты, подсвеченной дымно-смолистым пламенем факелов бабахнул выстрел. Сашко словно споткнулся, уронил саблю, прижимая к животу ладони – сквозь пальцы багрово-чёрными змеистыми стручками сочилась кровь.
– Саня! – отец вмиг оказался около старшего сына, подхватывая его рукой, обернулся, глянул страшно, гаркнул в дверной проём. – Шевелитесь, тетери!
Мать, наконец, сорвалась с места, заметалась по жилью, сжимая Проську под мышкой, хваталась то за одно, то за другое.
– Мама, некогда! – Филька рванул её за рукав, подавив мгновенный приступ бесполезной злости. – Скорее! Наплевать на барахло!
За порог выскочили почти одновременно. Над кровлей уже плясали дымные языки огня (хотя вроде бы – чему и гореть-то на глиняной кровле карадама?), бросая во стороны космато-рваные тени, угарно и душно тянуло дымом, щипало в глазах.
И почти тут же на них навалились снова.
Отец судорожно отмахивался саблей, по-прежнему поддерживая Сашко левой рукой – на губах старшего сына уже лопались кровавые пузыри; мать, по-прежнему притиснув Проську
Пощади! (арм.).