Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…. Эрих Мария Ремарк
того, что не смог как следует наказать поляка, злость на Э., злость на себя, на Бога и мир. Хотелось все крушить. Крушить все до основания! Любовь тоже. Все поломать. Доставил Э. в отель. Смотрел, как она идет к лифту. Видел ее откинутую голову. Ее взгляд. Знал, это последняя ночь, уже рассветные сумерки, расставание. Тупо стоял. Поехал к парижанке в «Грилль», остров маргариты. Там встретил махараджу. Там было еще больше народу. Не могу вспомнить точно. Какой-то Николаевич. Пил с индийцем. Большая дружба. Музыка над столом. Две или три девицы из бара. Милый управляющий, который все время удерживал нас от выпивки. Наконец в девять часов в «Палатино», завтрак. Чудесное солнце. Махараджа уже не выдержал, исчез. Зеленый газон, небо. Некоторое стеснение перед официантами. Такси. Злость на Николаевича. Высадил девиц, Николу, он стоял во фраке среди шума улицы, отель, комнату запер, чтобы Э. не могла войти, все еще злость, заснул.
Проснулся, потому что Э. была в комнате, попросила консьержку открыть комнату. Была уже с шести часов все время у моей двери. Уже в страхе позвонила Элле Э. Я не знал об этом. Сказал, пусть она уходит. Все еще зол. Она в слезы. Страшно заплакала. Я протрезвел. Молчал. Взял ее за руку. Не мог ничего сказать. Она громко плакала. Чувствовал, меня проклинала. Наконец поднялся. Спустился с ней вниз. Попытался объясниться. Она тоже. Она уже собралась. Комната пуста, не убрана. Где-то поели. Где, не помню. Искупались вечером еще раз. Снова поднялись. Собрали последние вещи. Поехали на вокзал. Она рассказала мне, что даже хозяин дома наверху при прощании, когда она забирала свой плащ, попытался ее поцеловать за гардиной. Седой Хатвани. Смеялась. Чудесно, что она уже не упрекает, она готова, пытается все забыть, забудет. Я, напротив, задница. Почему только в задниц так влюбляются. Польди* появился у поезда. Расставание. Расставание. Веющая, вздрагивающая, прощающаяся одинокая рука под старым небом, пустым, опустошенным вечером, веющая рука среди многих скользящих, пролетающих черных железных столбов.
Вечером ужинал с Тутчами* в «Геллерте». Цыган играл все песни для себя одного. Без Э. Фрау Тутч* захотела в «Паризьен Грилль». Хотела увидеть, что я натворил. Из-за меня. Бедные люди, они во всем хотят принять участие. Тоска по хорошему обществу. И всегда мимо. В «Грилле» большой прием. Фрау Тутч сияет. С гордостью оглядывается. Мне все равно. Выпил абрикосового вина. Появились скрипачи, играли великолепно. Медленно. Тепло. Девушки танцуют. И те вчерашние. Прекрасная картина. Еще абрикосового вина. Молодой управляющий: «Зачем вы так много пьете? Это же так дорого». Добрый малый. Наконец ухожу. Управляющий проводил до двери со словами: «Если вы придете завтра, мы принесем вам в отель бутылку нашей абрикосовки». Посмотрим. Кивнул. На мосту через Дунай Тутч посадил меня в такси. Поехал в «Мулен Руж». За соседним столом театральное общество. Подсел к ним. Потом остался с каким-то журналистом. И еще красивая, сияющая девушка, которой я послал бутылку, не ожидая ничего в ответ. Мы потом заходили в разные