Отпущу свою душу на волю…. Юрий Поликарпович Кузнецов

      – Не хлебом единым, – сказала старуха.

      И каждому мерит от чистого духа

      И мира сего:

      Огонь для солдата, лазурь для поэта,

      Росу для вдовы, молоко для последа,

      Себе – ничего.

      Но вот огляделся, как в дальнем дозоре,

      Солдат и заметил: – Не все ещё в сборе.

      Тут нет одного.

      От лона иного, от тучи гонимой,

      Он сын мой и брат им, судьбой не любимый.

      Вот место его!

      – Пускай он войдёт, – согласилась старуха.

      Из бездны Вселенной до чуткого слуха

      Шаги донеслись.

      Бродяга вошёл, не любимый таланом,

      И принял стакан с непроглядным туманом…

      – Окольный, садись!

      Давно я старуха. Мой голос – мерцанье.

      Но я б не хотела одно прорицанье

      В могилу унесть.

      На чресла гадали мне в детские годы,

      Что выйдет оттуда предтеча свободы.

      Он должен быть здесь!

      Бродяга заплакал, вдова зарыдала,

      Поэт преклонился, дитя загадало,

      Отец отступил…

      Все гости пусты и сквозят, как туманы,

      Не тронута снедь, не початы стаканы…

      Так кто же тут был?

      Солдат после смерти печально воюет,

      Он редко по старой подруге тоскует.

      А встреча близка!

      Младенец блуждает в земном промежутке,

      Глядит из небес и играет на дудке,

      И пьёт из цветка.

      Вдове и лежачего горя хватает.

      Бродяга бегущую воду хватает

      И песни поёт.

      Но сына-поэта во сне посетило

      Виденье и светом уста отворило:

      – Былое грядёт!..

      И вновь созревает широкая нива,

      И красное солнце смолкает лениво

      За тёмным холмом.

      Земля возвращает истлевшие кости,

      А память – надежду. Пьют чудные гости

      За старым столом:

      Солдат за победу, поэт за свободу,

      Вдова за прохожего, мать за породу,

      Младенец за всё.

      Бродяга рассеянно пьёт за дорогу,

      Со свистом и пылью открытую Богу,

      И мерит своё.