Загадки Петербурга II. Город трех революций. Елена Игнатова
помнил по дореволюционным временам, когда тот некоторое время жил в Петербурге и был принят в либеральных кругах. После отъезда Раковского за границу прошел слух, что он был агентом австрийской секретной службы, «кажется, румыны тоже предъявляли ему подобное обвинение». «Никакой жалости в этом человеке не было, – писал Борман, – люди для него были просто пешками. В этом отношении он был очень типичен для большевистской верхушки». У деятелей вроде Раковского за коммунистическим «безумием» скрывался «холодный расчет, направленный на разрушение России, – революция необходима, чтобы разрушить или, во всяком случае, ослабить Россию». Но обычному человеку не понять «людей четвертого измерения»: Аркадий Борман не подозревал, что холодный расчет и цинизм людей вроде Раковского были ничем по сравнению с цинизмом Ленина, который получал деньги от императорской Германии и после прихода его партии к власти. «В июне 1918 года, – писал историк русской революции Ричард Пайпс, – из немецкого посольства в Москве в Берлин была послана телеграмма, согласно которой для удержания большевиков у власти им требовалась помощь в размере трех миллионов марок ежемесячно; эти деньги поступили и были использованы на подкуп латышей и других настроенных пробольшевистски или нейтрально сил».
Для прихода большевиков были необходимы особые условия, ведь победу революции предрешают не одиночки и не происки иностранных государств, а само состояние общества. Стоит еще раз вспомнить революцию во Франции, в которой, по замечанию французского историка начала XX века О. Кошена, «большую роль играл круг людей, сложившийся в философских обществах и академиях, в масонских ложах, клубах и секциях… он жил в своем собственном интеллектуальном и духовном мире… Здесь вырабатывался тип человека, которому были отвратительны все корни нации: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к обычаям своей провинции, своего сословия, гильдии…Среда его обитания – пустота, как для других – реальный мир; он как бы освобождается от пут жизни, ему все ясно и понятно… Как следствие – убеждение, что все следует заимствовать извне… Будучи отрезан от духовной связи с народом, он смотрит на него как на материал, а на его обработку – как на техническую проблему»[1]. Людей этого типа мы встречаем в среде российской интеллигенции уже во второй половине XIX века, со временем их количество и влияние только увеличивалось.
Разрушение старой России было подготовлено усилиями нескольких поколений образованных классов российского общества, и примечательно, что к концу ХХ века подобные люди снова явились на политической сцене. У них те же убеждения и те же речи: Россия презрительно называется «эта страна», вся история ее государственности объявлена рабской, слово «патриот» почти превратилось в бранное – то есть радикальные «демократы» и обличители советского прошлого по сути повторяют утверждения Ленина и его
Цит. по книге Л. Н. Гумилева «Древняя Русь и Великая степь» (М., 1989. С. 249–250).