Загадки Петербурга II. Город трех революций. Елена Игнатова
в мемуарах В. П. Зубова: великий князь просил Урицкого удалить охрану из комнаты в коридор. Тот отказал, ссылаясь на возможность побега арестованных. Но побег невозможен, комната на четвертом этаже, к тому же на окнах железные решетки. «Кому вы это говорите? – отвечал Урицкий. – Я-то знаю! Раз я был заперт в такой маленькой комнате, что я не мог сделать больше пяти шагов, и два солдата со штыками на ружьях меня сторожили; я ходил как дикий зверь в клетке; каждый раз, как я подходил к одному из солдат, он направлял на меня штык. И я все-таки бежал». Вероятно, эта дикая история была придумана с ходу. «„Когда это было?“ – с ужасом спросил великий князь. „Да в благополучное царствование вашего братца, который сейчас находится в Тобольске“, – саркастически отвечал Урицкий». Да он второй Монте-Кристо, этот товарищ Урицкий!
То и дело вспоминается литература, романы Гюго, Дюма. Вот и Тэффи писала: «Так по плану трагического романа „Жизнь Каннегисера“ великому Автору нужно было, чтобы мы, не нарушая темпа, прошли мимо». Сюжет «Жизни Каннегисера» создан великим Автором в канонах романтизма, в нем есть злодей и мститель, самопожертвование и гибель поэта, обреченные заговорщики. Не случайно Алданов в рассказе о петербургской молодежи того времени обращается к стилистике романтизма: «Петербург в ту пору кишел заговорщиками… Конспирация у них была детская – по-детски серьезная и по-детски наивная… Они ничего не желали для себя, да и не могли желать. При всей своей неопытности они, вероятно, понимали, что в борьбе против большевиков у них девять шансов из десяти попасть в лапы Чрезвычайной комиссии… Все они палачу и достались».
«Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет», – писала Ахматова, оглядываясь на прошлое с мудростью, которой сопутствовала великая печаль. В жизни Петербурга переплетение прошлого с будущим не редкость, но кто может разглядеть грядущее? В 1913 году Россию посетил знаменитый бельгийский поэт Эмиль Верхарн. В записях Александра Блока он назван крайним мистиком и «машиной тайновиденья»; грандиозные «бреды» Верхарна увлекали людей Серебряного века. Анна Ахматова много лет спустя вспоминала о его приезде и встрече с петербургскими литераторами. Казалось бы, что могло связывать этого мистика и эстета с вождями большевизма? Однако, придя к власти, они воздали Верхарну небывалые почести, даже памятник в Москве поставили (правда, на скорую руку, гипсовый). А в Петрограде увековечили с размахом, который не снился «тайновидцу»: в честь его пьесы «Зори» Каменноостровский проспект переименовали в улицу Красных Зорь, завод Эриксона в «Красную зарю», трудовую школу под Стрельной, а заодно и железнодорожную платформу в «Красные зори». В 1918 году Г. А. Князев записал в дневнике: «Что бы им уж и название города изменить бы: „Город Красных Зорь“!» Пьеса Верхарна, написанная в 1897–1898 годах, в начале ХХ века имела большой успех. Сейчас «Зорям» не собрать зрителей, но тогда в них ценили главное – манящий, угрожающий гул, явственный в происходившем на