Загадки Петербурга II. Город трех революций. Елена Игнатова
их там всех сразу.
В июльские дни 1917 года кронштадтцы по призыву большевиков появились на улицах Петрограда. «При нашем появлении, – вспоминал Раскольников, – многие окна открывались настежь и целые семейства богатых и породистых людей выходили на балконы своих роскошных квартир. И на их лицах было… выражение нескрываемого беспокойства и чувство шкурного, животного страха». Страх и тревога, охватившие город, отразились в дневниковой записи З. Н. Гиппиус: «…дни ужаса 3, 4 и 5-го июля, дни петербургского мятежа… Кронштадтцы анархисты, воры, грабители, темный гарнизон явились вооруженными на улицы». Горожане страшились не зря – в Кронштадте, как в огромном котле, вызревали самые темные, жестокие силы революции. В отличие от солдат столичного гарнизона, матросы составляли сплоченные боевые отряды, которые сыграли решающую роль в событиях переворота 25/26 октября, а через несколько дней – в разгроме выступления юнкеров и в расправе над пленными юнкерами, садизм которой потряс Петроград: перед расстрелом им выкалывали глаза, отрезали половые органы и т. д.
Современники усматривали в таких акциях проявление психической патологии, царившей в матросской среде. Не случайно статья В. Бонч-Бруевича с описанием диких радений кронштадтцев, «сатанинских» песен и плясок смерти среди символических «задушенных» тел, названа «Странное в революции». Трудно объяснить причину этого взрыва темной энергии. Возможно, она отчасти была связана с особенностями службы: призванные на флот крестьянские парни оказывались в особой, разительно не похожей на их прежнюю жизнь среде. Островной Кронштадт был как бы обособлен от внешнего мира; и корабли, на которых матросы служили по несколько лет, тоже были «островами»: экипаж большого судна составлял полторы-две тысячи человек. Неравенство офицеров и рядовых на флоте ощущалось резче, чем в сухопутных войсках, служба была тяжелее, дисциплина – жестче, и в этой замкнутой среде вызревали семена ожесточения и ненависти. Матросы выделялись жестокой одержимостью и во время Гражданской войны, а позже многим из них было трудно вернуться к нормальной жизни. Историк Мельгунов писал в 1923 году: «В России в последнее время в психиатрических лечебницах зарегистрирована как бы особая „болезнь палачей“… мучающие совесть и давящие психику кошмары захватывают десятки виновных в пролитии крови. Наблюдатели отмечают нередкие сцены таких припадков у матросов и др[угих], которые можно видеть, например, в вокзальных помещениях на железных дорогах. Корреспондент „Дней“ из Москвы утверждает, что „одно время Г. П. У. пыталось избавиться от этих сумасшедших путем расстрела“».
Люди, которые враждебно приняли поэму Блока «Двенадцать», иронически переиначивали ее финал: по замершему, пустому Петрограду в «белом венчике из роз – / Впереди идет матрос». Действительно, после переворота кронштадтцы вели себя в Петрограде как завоеватели, им казалось, что диктатура победившего класса – это их, матросская диктатура.