Муссон. Индийский океан и будущее американской политики. Роберт Каплан
Израилем. Учитывая, что глубоководные участки Ормузского пролива – фарватер, необходимый для нефтеналивных судов, – целиком и полностью находятся в оманских территориальных водах (а это приравнивает собственные стратегические интересы Омана к интересам остального мира), султан Кабус (да еще при всех его талантах!) может стать несравненным посредником между американцами и иранцами – либо между американцами и арабами, если речь идет об израильско-палестинском конфликте. Но, живя почти отшельником, султан избегает подобной роли, предпочитая уединяться среди книг и музыкальных инструментов, – подобно престарелому викторианскому джентльмену, для которого искать известности значило бы обнаруживать слабость характера.
Он не любит беседовать с репортерами. Редко выходит на люди. Газеты не трубят о нем каждый день, как о прочих диктаторах. Его портреты и фотографии не множатся до неприличия, как это было в Ираке при Саддаме Хусейне или даже в Египте при Хосни Мубараке. Вокруг султана Кабуса нет никакого культа личности. Зато нынешний Оман кажется почти ненастоящим, выглядит страной, сошедшей со страниц фантастической повести. Ни военных, ни полицейских почти не видно – в отличие от Саудовской Аравии, где входы в гостиницы и другие важные здания стерегут охранники и ограждают бетонные барьеры американского образца. Почти всякий взрослый человек носит национальную одежду, улыбается и неизменно поминает правителя страны добром – впрочем, только если о султане спросить напрямую. А если спросить о демократии либо свободах, человек отвечает подобно одному из моих оманских друзей: «Какой же именно из упомянутых вами свобод мы не имеем?» И, учитывая впечатление, произведенное Соединенными Штатами в Ираке, помня о попутно разгулявшемся там насилии, можно понять, отчего недоверчивые оманцы отвечают именно так, а не иначе[17].
В самом деле, американцы склонны толковать демократию слишком «юридически», только в понятиях законодательства и выборов. Возможно, чересчур большое значение придается самому акту голосования – а это способно скорее отвращать от американского примера, чем делать его привлекательным. Для некоторых обществ – и для средневосточного в частности – демократия сводится к дружелюбному совещанию правителя с подданными, а не к официальному процессу. И где была бы Америка на Среднем Востоке, если бы не монархи Омана, Иордании и Марокко, не говоря уже о прочих недемократических правителях, которые все же борются с экстремистами, враждебными Западу? Будущее американского могущества зависит от того, сможем ли мы понимать исторический опыт других народов, а не только свой собственный. Благодаря собственной – в общих чертах счастливой – истории американцы верят в «единение добрых начал» и полагают, будто все хорошее берется из одного и того же источника, будь то демократия, экономическое развитие или общественные реформы [9]. Но вот Оман демонстрирует: монархия, которую американцы считают безусловно
Похоже, что Оман предоставляет мало политических свобод, зато уважает права человека. «Доклад о соблюдении прав человека в Омане», представленный Государственным департаментом США (2008), отмечает: хотя султан обладает единоличной государственной властью, «в октябре 2007 г. примерно 245 тыс. зарегистрированных избирателей участвовали в свободных и справедливых парламентских (Меджлис аш-Шура) выборах. С одной стороны, свобода слова, печати, собраний и вероисповеданий ограниченна, с другой – основные человеческие права обычно соблюдаются. Нет сообщений о произвольных либо незаконных «ликвидациях» граждан либо их бесследном исчезновении по политическим мотивам. Правительство «как правило, соблюдает» запрет на произвольные аресты и заключение в тюрьму.