Недостроенный храм. Александр Холин
Тобою обнаженный
на стыд и слезы осужденный
Ересиарх Всея Руси.
И полуденный неба плач
потряс светлейшее светило:
я резал напрочь, точно врач,
то, что вчера душою было.
Уплыло каплей по стеклу,
упало образом в примете,
кружилось вальсом на балу
анти-Господнее столетье.
А я смеялся и плясал,
и богохульствовал без меры.
И вот я тот, кем смел и стал —
священномученик Химеры.
Не дух, не зверь, не человек,
не изгонённый, но изгнанник.
И очарованный вовек,
рождённый Русью, Божий странник.
Унылый дождик моросит.
А я, как Бог, преображенный,
стихи читаю прокаженным
Ересиарх Всея Руси.
«Что молчишь ты, брат-поэт?..»
Что молчишь ты, брат-поэт,
или силы не хватает?
Брось грустить, уже светает.
Ох, встряхнуться бы от бед.
Нет!
Ещё Кремлёвский тать
не о всех нас ноги вытер,
вот и не хватает прыти
за Рассеюшку восстать.
Я бывал средь думаков
и бывал на баррикадах.
Мне Кремлёвский жид в награду
наломал на зиму дров.
Только печка не горит,
только нет благословенья
мне от Бога на спасенье…
и поэт во мне молчит.
Я пою про журавлей,
да пропитую калину…
И плюётся кто-то в спину.
Эх, налей, братан, налей!
«Холодную придавленность надгробий…»
Холодную придавленность надгробий
и лес, не отстонавший на ветру,
ноябрьская непогодь коробит.
И радостные крики на пиру
весёлых ведьм закончились скандалом:
им, оказалось, есть чего делить.
Так молния своим трескучим жалом
старается пространство озарить,
где нити чёрно-точечных дождинок,
где струйная размеренность часов.
И рыщет стужа, требуя поживы
от скорбных отзвеневших голосов,
от тяжести раздавленных надгробий
и леса, отстонавшего в ветрах.
Куда ж ты, друг, шагаешь без дороги
из ночи в ночь? Из праха и во прах?
«Опять бредут растерзанные тени…»
Опять бредут растерзанные тени
по неприютной улице. Темно.
Лишь лунный луч на несколько мгновений
пронзает полночь, как веретено.
И ветрено. В такую непогоду,
вальпургиеву слыша круговерть,
усталый парк глядится, словно в воду,
в забвение:
там жизнь? а, может, смерть?
И ветер, ветки плетью полосуя,
давно запутал стёжки и пути.
И с шабаша сбежавшая плясунья
с тоскою шепчет:
– Господи, прости!..
«Я рисую в подветренный полдень…»
Я рисую в подветренный полдень
голубую бездонную высь.
Ничего из плохого не вспомнить,
значит