Кваки против слепой старухи. Денис Александрович Игумнов
.
Рядом со мной присутствовал человек. Я видел чётко его силуэт на режущим глаза своей яркой чистой снежной белизной фоне. Сквозь туман слёз, как защитной реакции моего организма, пытающегося защитить зрение от возможной слепоты, не сразу, постепенно, силуэт начал приобретать индивидуальность черт, окончательно убедивших меня, что не всё ещё кончено.
Лиля. Так звали моего ангела спасителя. Влюбился я в неё сразу. С первого взгляда. Оказалось, что так бывает, что такое чувство не поэты выдумали. Они подсмотрели и описали, первыми прочувствовали, а мы, грешные, пошли за ними следом. Сам писать стихи не умею (хотя, будучи юношей, пытался пару раз что-то такое наваять на фоне переизбытка половых гормонов в крови), но поэтов уважаю, особенно Есенина.
Я лежал, видимо на койке, в комнате с тёмными голыми стенами и без мебели (не считая моей кровати, стула и тумбочки), а она, одетая во всё белое, склоняясь надо мной, с тревогой всматривалась, выискивая на моём лице признаки изменения состояния к лучшему. Кома, как я подозреваю, во власти которой я оказался по своему горячему желанию закончить все дела на земле и уйти, как я надеялся, на небо, – не самая дружелюбная леди на свете. Кости моего черепа, армированные усилиями современных докторов Менгеле и их бесовским эликсиром, выдержали выстрел в висок с расстояния всего в пару сантиметров. Кожу снесло, мясо выжгло, кости вдавило в мозг. Дальше не помню, но предположить не сложно. После моей неудачной попытки суицида, когда сознание меня покинуло, осиротевшее тело полетело с обрыва в пропасть. То, что не смогла сделать пуля, предстояло закончить острым камням скал. И здесь моё многострадальное тело выручило своего безалаберного хозяина. Падение со стометровой высоты доконает любого – и меня поломало, скрутило, ошкурило.
Потом мне рассказали, что нашли меня висящем на ржавых иглах ежа, скрученного из арматуры и ждущего жертвы на дне пропасти. Как здесь, рядом с горной речкой оказалась эта груда металлолома никто не знал. Те, кто спасли меня, оказались людьми пришлыми в этих местах, а местных теперь днём с огнём не сыщешь. Лиля мне подробно рассказала, где меня нашли и что там было. Это её приёмный отец, Мирон Григорьевич, заметил человека, угодившего в ловушку.
Лилю удочерили, когда она была достаточно взрослой девочкой – в тринадцать лет. У неё родители погибли в той же авиакатастрофе, что и семья Мирона Григорьевича – жена и две девочки, – вот он и решил спасти девочку от детского дома, а себя – от одиночества. Таким способом можно было, если не убрать, то хотя бы унять боль ужасной невосполнимой потери близких. Полковник поступил как настоящий мужчина и отец, кем он и был на самом деле.
Должно быть выглядел я не лучше, чем труп, поэтому Мирон Григорьевич с его людьми вначале вообще хотел пройти мимо. Мало ли по нынешним временам мертвецов гниёт на дорогах. Не сосчитать. Всех не перехоронишь. Но, на моё счастье, я привлёк – уж не знаю чем – их внимание. Осмотрев меня, разведчик с удивлением обнаружил, что я живой. Меня сняли и принесли в их родной анклав «Журавль».
Сколько я провисел там, в горах на крючьях арматуры, сказать сложно. Судя по событиям, произошедшим в мире, не меньше недели. Без сознания в анклаве я пролежал ровно 99 дней. И всё это время Лиля за мной ухаживала, смотрела, перевязывала, ставила уколы, мыла и выносила из-под меня нечистоты. Не самое лучшее занятие для двадцатилетней красивой девушки. Даже трудно представить, что она испытывала, когда видела всю эту грязь и нюхала всю эту вонь. Доброе сердце, нежные руки, сострадание к раненному, но, наверное, и что-то ещё.
Её образ, почти что святой для меня, врезался в память навечно. Русые длинные волосы, забранные в толстую тяжёлую медовую косу, ямочки на розовых щёчках, всегда появляющиеся, когда её и без того светлое лицо озаряла лучезарная улыбка. А, боже мой, какие у неё были глаза! Большие и не просто зелёные, а изумрудные, излучающие мягкий, завораживающий своей красотой свет. Лилия полностью соответствовала своему имени: небольшого роста, стройная и токая, как цветок, невесомая, прекрасная и без анатомических излишеств. Точёная фигурка.
Первое, что Лиля мне сказала, было почти материнское:
– Ты проснулся…
Мне особенно понравилось, что она сразу обратилась ко мне на «ты». Я никогда не нуждался в ложных проявлениях уважения, доверие – вот что меня привлекало в людях. Из её слегка выдвинутых вперёд губок такое обращение звучало органично, сразу же располагало к доверительному общению и показывало отношение к миру в целом.
На первые слова Лили, обращённые ко мне, я хотел ответить: «Я в норме», – и не хотел показывать девушке слабость, но у меня ничего не вышло. Даже хрипов я не сумел из себя никаких выдавить. Я бы и писку был бы рад, так нет, а значит, я далеко не в норме, как заносчиво хотел показать моему ангелу спасителю.
– Не беспокойся… – Лиля, поняв по моим глазам, что я, напрягаясь, хочу ей что-то ответить, да не могу, пришла на помощь: – Тебе рано ещё. Не волнуйся. – После последних слов она положила мне свою прохладную узкую ладонь на лоб. И тут я почувствовал, насколько я действительно не здоров. Мой лоб раскалился, как печь, а лёгкое прикосновение руки Лили принесло мне несказанное облегчение. Я отвёл