Улыбка Катерины. История матери Леонардо. Карло Вечче

      В дни нашего путешествия я говорил куда больше, чем когда-либо в жизни. Сын немой матери, я вырос угрюмым и молчаливым, но теперь занимал дочь рассказами, историями и легендами о богах и славных нартах, описывал места, где мы проезжали, и людей, которых встречали. В душе я чувствовал, что все эти речи призваны отсрочить ту единственную важную вещь, которую я должен был сказать ей перед отъездом из деревни, но до сих пор медлил.

      Вечером, накануне гуляний на берегу Терека, когда мы с Катей расположились в своем шатре, я понял, что таиться больше не могу, и прибег к способу, который давным-давно перенял у матери, тому, что умел делать лучше всего: убеждать жестом, а не словом. Я взглянул на дочь, в моей одежде двадцатилетней давности, которая нисколько ее не стесняла, так похожую на мальчишку. Катя была высокой и стройной, длинные светлые волосы стянуты на затылке в узел. Меж скудного скарба я отыскал кожаную суму, что до сих пор лежала неоткрытой, и достал из нее белое, расшитое золотом и драгоценностями женское платье, которое расстелил на ковре. Рядом легли островерхая шапочка, пара мягких туфель и длинная полотняная рубаха.

      Катя сперва с удивлением наблюдала за мной, но потом вдруг разом все поняла. На следующий день ей предстояло надеть все это, поскольку князья хорошо знали меня и помнили, что Всевышний не даровал мне сына. Но прежде всего она осознала, что ей придется вести себя как женщина. Разумеется, ведь ей предстояло принести брачные обеты. Быть может, в этом и заключалась истинная причина поездки, которую отец до сих пор от нее утаивал. Радости в этом было мало. Отец обманул ее. Выходит, все его слова о том, что свобода есть высшее благо, – ложь. И теперь он вероломно хочет отдать ее незнакомцу как предмет обмена между мужчинами. Может, свобода и была высшим благом, но только для мужчин, а не для женщин. Катя не хотела замуж. Ни за кого. Она желала вечно оставаться свободной и скакать рядом с отцом среди гор под звездами.

      Я сурово велел дочери раздеться донага и повернуться. На ней оставался только тесный корсет-квеншибе. Подойдя сзади, я вспорол шнуровку кинжалом. Квеншибе упал, впервые за эти три года освободив маленькую грудь. Катя застыла на месте, спиной ко мне, вперившись в узоры на ковре. Я протянул ей льняную рубаху, а потом еще одну вещь, в которой она на ощупь сразу узнала шелковый златотканый плат, бабушкин подарок. Пожелав спокойной ночи, я вышел из шатра и отправился спать к другим воинам.