Последнее искушение. Никос Казандзакис
не стричь волос, не прикасаться к вину и не спать с женщиной до тех пор, пока не будет избавлен Израиль. Всю ночь Магдалина просидела напротив, смотря на него, а он, пребывая где-то далеко, смотрел сквозь черные женские волосы на Иерусалим, но не на нынешний – женщину, пребывающую в покорстве и блуде, а на грядущий Иерусалим: святую, с семью триумфальными крепостными вратами, с семью ангелами-хранителями, с семидесятью семью народами всего мира, простершимися ниц пред ее стопами. Смертник касался дарующей свежесть груди той женщины, которая есть грядущий Иерусалим, и смерть исчезала, мир полнился наслаждением, становился округлым, заполнял его любовно изогнутые ладони. Он сомкнул глаза, держа в объятиях грудь Иерусалима и думая только об одном – о Боге, дико заросшем, лишенном вина и женщин Боге Израиля. Всю ночь держа у себя на коленях возлюбленную Иерусалим, он воздвигал этот град в сердце своем таким, каким желал его, – не из ангелов и облаков, но из людей и земли, дающее тепло зимой и прохладу летом Царство Небесное.
Почтенный раввин увидел, как из крепости выходит его бесчестная дочь, и отвернулся. Она была великим позором его жизни. И как только его целомудренное, богобоязненное тело могло произвести на свет эту блудницу?! Какой демон, какая неисцелимая страсть овладели ею, толкнув на путь бесчестия? Однажды она возвратилась с праздника в Кане, разразилась рыданиями и хотела было покончить с собой, но затем вдруг засмеялась, намалевалась, надела украшения и пошла гулять. А после оставила отчий дом, отправилась в Магдалу и разбила там шатер на перекрестке дорог, где проходят купеческие караваны…
Грудь ее была все еще обнажена, но она бесстрашно шла прямо на толпу. Краска на ее губах и щеках стерлась, а глаза потускнели от всенощного созерцания и оплакивания мужчины. Она заметила, как отец стыдливо отворачивается от нее, и горько усмехнулась. Она уже прошла и через стыд, и через страх перед Богом, и через отцовскую любовь, и через мнение людское. Злые языки говорили, будто семь бесов было в ней. Нет, не семь бесов, но семь ножей было у нее в сердце.
Почтенный раввин снова принялся взывать, чтобы толпа повернулась к нему и не видела дочери. Достаточно, что ее видит Бог, – Богу и судить ее. Раввин повернулся на плечах у рыжебородого.
– Отверзните очи души вашей! – возглашал он. – Зрите на небо! Бог стоит над нами, небеса разверзлись, и грядут рати ангельские, алыми и лазурными крылами наполняя воздух!
Небо вспыхнуло пламенем, народ воздел очи гору и увидел, как оттуда, из высей, нисходит во всеоружии Бог. Варавва поднял топор.
– Сегодня!.. Не завтра – сегодня! – закричал он, и народ ринулся на крепость.
Люди бросились на железные ворота, приволокли ломы, приставили лестницы, зажгли огни. Вдруг железные ворота распахнулись, и оттуда вырвались два стальных всадника – вооруженные с ног до головы, с застывшими лицами, загорелые на солнце, холеные, самоуверенные. Они пришпорили коней, подняли копья, и в мгновение ока улицы оказались заполнены ногами