Сквозь окно моего подъезда. Алекс Мельцер
походили друг на друга.
Мне казалось, что внутренней составляющей. Но не мог знать этого наверняка – с моих десяти лет утекло слишком много воды. Прошло столько времени, что иногда я забывал, как он выглядит.
«Вернулся», – сказал он, и я надеялся, что это значило «я больше не уеду». С отцом все могло стать по-другому: теплее и лучше. Мне казалось, что он меня бы лучше понимал, чем дед-пропойца, чем зашуганная бабуленция. Отец был старше меня всего на шестнадцать лет – не такая уж большая разница, чтобы жить в разных мирах.
Ключ в старом замке щелкнул. Кто-то вернулся домой. Я осторожно выглянул в коридор первым и увидел бабуленцию, стаскивающую с худых ног побитые жизнью коричневые сапоги.
– Папа вернулся, – оповестил я тихо.
Она, посмотрев на чужие ботинки в коридоре, тихо охнула и присела на табуретку. Я переминался с ноги на ногу у двери в кухню, понимая, что им нужно побыть наедине. Но уйти не мог, будто приклеился к полу.
– Мам, – отец произнес это достаточно холодно. – Здравствуйте.
На минутку показалось, что теперь все, связанное с отцом, вызывало ощущение промозглости и полярной ночи. Как на Крайнем Севере. Я так привык к мысли о его жизни там, что теперь не отделял север от отца. А папа был холодным даже с бабуленцией, чего уже говорить обо мне. Только сейчас я понял, что он даже не попытался при встрече меня обнять.
– Рада, что ты вернулся…
Голос бабуленции звучал пусть и испуганно, но искренне. Она подошла к нему сама, протянула худую, суховатую руку с выступающими бугорками вен на кистях, и погладила отца по щеке. Он не дернулся, но и в лице не изменился. Взгляд оставался льдистым. Казалось, если долго в его глаза смотреть, то можно превратиться в ледяную фигуру. Такую, какие стояли каждую зиму на ВДНХ.
– Где отец?
– В гараже… – уклончиво ответила бабуленция и прошла в кухню.
Достав из холодильника остатки винегрета, она разложила его в три глубокие тарелки – себе, мне и отцу. Потом полила пахучим маслом, перемешала и выставила на стол. Я достал из ящика ложки. Отец все также стоял у выхода из кухни, набычившись, и глаза его сияли недобрым блеском.
– Опять бухой припрется?
– Вадь, иди к себе, – приказала бабуленция, всучив одну из тарелок в руки. – Да приберись там, отец вернулся. Теперь это не только твоя комната.
«Да блядь», – раздраженно подумал я, запоздало вспомнив, что комнату теперь придется делить. Больше места в маленькой двушке не было: в другой комнате жили дед с бабуленцией. Попятившись, я и правда вышел из кухни, но притаился за углом, чтобы слышать весь разговор.
– Куда вы деньги девали, которые я Вадьке присылал?
– На Вадьку…
– Поэтому он ходит в моей старой куртке?! – в его голосе звенела ярость. Я вжался в стену, надеясь, что меня не было слышно. – И в подранных рубашках? Поэтому, мам? Я тебя спрашиваю!
Бабуленция молчала. Только дверца холодильника захлопнулась с тихим скрипом. Послышалось, как ножки табуретки проехались