Колесо судьбы. Даниэла Стил
будет еще тяжелее. Сказать тем не менее надо. Теперь он уже желал, чтобы этого не было вовсе: впервые за минувшие три дня вдруг усомнился, что поступил правильно.
– Я не знаю, что тебе сказать...
Джин все поняла женским чутьем. Сердце ее тревожно забилось; она смотрела на него в темноте широко раскрытыми глазами, и лицо ее стало таким же печальным, каким было до замужества. Они были разными по характеру: он часто смеялся, сыпал шутками, остротами, постоянно придумывал что-то смешное. У него были веселые глаза, открытая улыбка. Жизнь обходилась с ним милостиво, не то что с Джин: та отличалась нервозностью, свойственной людям, которым жилось нелегко с самого раннего возраста. Родители ее были алкоголиками, сестра, страдавшая припадками эпилепсии, умерла в тринадцать лет в одной постели с девятилетней Джин. Девочке пришлось вести борьбу за выживание чуть ли не с самого рождения. Но, несмотря на это, в ней чувствовалась некая порода, прирожденный вкус к жизни, который, правда, еще не получил развития. Энди знал, что со временем она должна раскрыться, подобно цветку, который любовно выращивают и холят, и заботился об этом, как умел.
Но сейчас он ничем не мог облегчить грусть, стоявшую в ее глазах, столь же глубокую, какую он наблюдал при первой их встрече.
– Ты идешь туда? Я так и знала!
Он кивнул. Ее огромные темные глаза наполнились слезами. Она легла навзничь на той самой кушетке, где они только что любили друг друга.
– Не смотри так, малышка, не надо...
Энди почувствовал себя настоящим извергом. Будучи не в состоянии видеть ее страдания, он встал и вышел в прихожую, чтобы выудить пачку «Кэмела» из кармана пальто. Достав сигарету, нервно закурил и сел в зеленое кресло, стоявшее напротив кушетки. Джин теперь плакала в открытую, однако, вглядевшись в ее лицо, он не увидел в нем ни малейшего намека на удивление.
– Я знала, что ты пойдешь, – повторила она.
– Я должен пойти, малышка.
Она кивнула – в знак того, что понимает его. Однако от этого ей было не легче. Прошло, как им показалось, несколько томительных часов, прежде чем она набралась мужества спросить:
– Когда?
Эндрю Робертс с трудом сдержал слезы. Ни один ответ еще не давался ему с таким трудом.
– Через три дня.
Он видел, как она вздрогнула и снова закрыла глаза. Ее душили слезы.
В последующие три дня нормальный ход их жизни нарушился. Джин отпросилась с работы, чтобы собрать его в дорогу, и доводила себя до исступления, стирая его белье, штопая носки, выпекая пирожки, чтобы дать их мужу с собой. Она трудилась не покладая рук с утра до самого вечера, надеясь, что эти хлопоты облегчат им обоим тяжесть расставания.
Однако все было напрасно. В субботу вечером он потребовал от нее оставить все это: прекратить укладывать вещи, которые ему не нужны, печь пирожки, которые он никогда не съест, штопать носки, без которых прекрасно можно обойтись. Он обнял ее, и она залилась слезами.
– О боже! Энди! Как я буду жить без тебя?
Когда он заглянул в ее глаза и увидел, что он ей сделал,