Бульдоги под ковром. Василий Звягинцев
удивление долго. И вдруг взорвалась. С ней случилось нечто вроде истерики. Обзывая меня предпоследними словами, смысл которых, кроме прямых оскорблений, сводился к вопросу, сколько же я собираюсь над ней издеваться и делать из нее идиотку, которая связалась не поймешь с кем, не лучше ли мне в скверик у Большого театра ходить, она рывком расстегнула широкий офицерский ремень на белых джинсах, втугую обтягивающих ее на самом деле невыносимые для нормально мыслящего мужика бедра. Потом, поднявшись на колени, дернула вниз язычок «молнии». А ползунок, дойдя до середины, вдруг застрял! И чем резче и злее она рвала его вверх и вниз, тем получалось хуже. Драма обернулась фарсом. С пылающим лицом и закушенной губой она подняла на меня полные злых слез глаза, в отчаянии не зная, что теперь делать.
Я не выдержал и расхохотался. Какой режиссер мог бы придумать такую мизансцену?
И пока я возился, извлекая из-под ползунка прихваченную им складку трикотажных плавок, острота момента прошла. Закончив спасательные работы, я помог ей снять чересчур тесные джинсы, и дальше все получилось как бы само собой. Теоретически она была подготовлена достаточно…
Только таким образом, через год самой тесной дружбы наши ласки завершились не взаимной, пусть и тщательно скрываемой отчужденностью, обидой с ее и неловкостью с моей стороны, а так, как должно было случиться уже давно. И мы лежали, обнявшись, смотрели на пересекающий черное небо Млечный Путь, Ирина то смеялась почти без повода, то прижималась щекой и шептала всякую ерунду, просила прощения за не слишком деликатные выражения и объясняла, что где-то я все же свинья. И так началась та самая, непередаваемо прекрасная осень. А потом я ее предал…
…Пока я курил, пуская в потолок безвкусный в темноте дым, Ирина вернулась из кухни с двумя дымящимися чашками и двумя рюмочками коньяка на подносе, согнала меня с кровати, разобрала постель, сбросила на пол свою короткую рубашечку, нырнула под одеяло и оттуда потребовала подать ей вечерний кофе.
Теперь это была уже совсем другая Ирина. Помолодевшая, как бы освободившаяся от сжимавшего ее тугого корсета и незримой паранджи. Забывшая о том, что было, не желающая думать, что будет.
Она обнимала меня, прижималась горячим и чуть влажным после душа телом, и мы начали ласкать друг друга, наконец-то легко и раскованно, вспоминая все наши старые любовные слова и привычки. Ирина вновь стала очень разговорчивой, откровенной и говорила обо всем вперемешку, и о том, чем мы занимаемся сейчас, и о прошлом. Только о будущем мы не говорили ничего.
– Признайся, все-таки с Альбой у тебя что-то было? – вдруг спросила она как бы в шутку, чуть прижимая мне горло сгибом руки.
– Да что у меня с ней могло быть? – Я вывернулся из захвата, не люблю, когда меня душат, даже в виде игры. – Все же происходило у тебя на глазах…
– Не совсем. Два месяца вы в форте жили без меня, да и в Замке было достаточно укромных мест. Она говорила девчонкам, что своего добьется и я ей не соперница…