А дальше – море. Лора Спенс-Эш
постоянной тревогой. Но когда твоя страна вступает в войну, эта бетонная плита падает в центр жизни и никуда больше не девается. А дальше будет хуже. Люди, которых ты знаешь и любишь, могут погибнуть. Она слышала, как родители спорили ночью накануне ее отъезда из Лондона. Я не хочу, чтобы она так быстро повзрослела, говорил папа. Я хочу, чтобы она как можно дольше оставалась ребенком. Беа тогда зарылась в одеяло, закрыла уши кулаками. Я перестала быть ребенком в тот день, когда объявили войну, хотела она закричать. А вы оба исчезли, даже если и оставались рядом.
Беатрис сидит рядом с Уильямом и вместе с ним внимательно смотрит в темно-серое небо, вспоминая, каким выглядело это небо с палубы корабля давным-давно.
– Трудно что-нибудь разглядеть, да, – говорит она.
– Это сейчас так, – кивает он. – Но солнце взойдет, – Уильям бросает взгляд на часы, – через одиннадцать минут. И будет отлично.
Она кивает в ответ.
– А что мы должны увидеть? – спрашивает она.
Он объясняет и показывает, как правильно заполнять журнал.
После, уже спускаясь по лестнице, он останавливается внизу и поворачивается лицом к ней. Он оказывается неожиданно высоким, а черты лица более жесткими.
– Не рассказывай никому, что ты здесь была, ладно?
Беа пожимает плечами. Она не согласна, но ей приятно, что у них есть общий секрет.
– Я не против, чтобы ты приходила, – говорит он, и она понимает, как нелегко ему в таком признаться.
Она с благодарностью берет его за руку. Они вместе сбегают с холма, и она чуть отстает, направляясь к школе для девочек.
– Пока, Уильям, – кричит она. Такой счастливой она не чувствовала себя с тех пор, как началась война.
В пасхальное воскресенье в церкви Милли вдруг приходит в голову, что Беатрис могла бы вернуться домой прямо сейчас. Бомбежки прекратились. Америка вступила в войну. Разве там она теперь в безопасности? Взвешивая эту мысль, вдыхая запах старого дерева и молитвенников и напевая знакомые слова гимнов, она недоумевает, почему не подумала ни о чем таком прежде? Почему не предложила Реджу? Они даже не допускали мысли, что Лондон может стать безопаснее, чем Америка.
Во время проповеди Милли прикрывает глаза и вспоминает довоенную Пасху. Не в этой церкви. Ту церковь разбомбили еще в начале войны. Церковь, где крестили Беатрис. На Беатрис было миленькое платьице, с буфами и круглым воротничком. А в честь особого случая они купили еще и туфельки в тон, и Милли убеждала малышку, что не нужно рассказывать папе, что они столько денег потратили на наряды. Какая же она тогда была очаровательная. Туфельки с лавандово-лиловыми бантиками, идеально подходящими по цвету к платью. Они вошли в церковь дружно, всем семейством – Беатрис посередине, – держась за руки, и Милли расслышала, как какая-то дама восхищенно ахнула.
– О, какая прелесть, – шептала дама. – Только взгляните на эту малышку.
После службы отправились домой пешком, и выдался редкий для Лондона погожий день с ослепительно голубым небом. А потом был настоящий пасхальный