Костры Фламандии. Богдан Сушинский
затеял эту дурацкую войну. Будто ему неизвестно, что ни ход ее, ни тем более прекращение – совершенно не зависят от того, желает ли первый министр Франции продолжить войну или не желает? Вот именно, теперь уже не зависят.
Словно он не ведает, что по всей Франции уже вспыхивают бунты[7], которые все преступнее начинают использовать в своих целях военные сановники и значительная часть близкой ко двору аристократии, пытаясь вместе с правительством Мазарини отдалить от трона Анну Австрийскую и ее младовозрастного сына.
А если ему все это до сих пор неизвестно, то какого дьявола он суется со своими слюнявыми буллами?! Что не позволяет ему изучить ситуацию, сложившуюся в той стране, в дела которой этот самозваный «миротворец» пытается столь грубо и неумело вмешиваться?
Нет, он понимает: теперь у папы есть свидетельство того, что он лично призвал Париж к миру и духовному умиротворению. Но это уже традиционные папские уловки, которые никак не способны повлиять ни на ход войны, ни на его, первого министра, способ мышления.
Но как раз в тот момент, когда нервное напряжение достигло такого накала, что Мазарини готов был растерзать папское послание и выставить нунция из кабинета, чтобы, оставшись в одиночестве, взвыть от тоски и бессилия – он вместо этого почти искренне улыбнулся:
– Нами будет подготовлен обстоятельный ответ папе. Но уже сейчас можете передать падроне[8], что правительство Франции, а также ее величество королева с глубочайшим вниманием изучили буллу, увидев в ее появлении знамение Божие, которое позволит нам привести королевство и всю Европу к завещанному Господом нашим миру.
Нунций не шевельнулся. Он молча выдержал взгляд Мазарини и остался сидеть в своем высоком кресле из красного дерева – выпрямленный, неподвижный, с навечно застывшим лицом-маской. Его не удивило, что Мазарини просит передать эти слова падроне еще до того, как будет составлен официальный ответ папе. Барберини отлично знал, что папа куда внимательнее прислушивается не к тому, что ему зачитывает статс-секретарь, развернув послание того или иного правителя, а что тот скажет ему, не заглядывая в официальные бумаги. Но только потому, что нунцию это было хорошо известно, он и ждал, когда же кардинал произнесет именно те слова, которые действительно должны дойти до слуха наместника Иисуса Христа.
Мазарини тоже прекрасно понимал смысл молчания посла. Конечно, он мог бы просто-напросто не обратить внимания на эту буллу, то есть дать официальный ответ с такими же, ни к чему не обязывающими, словами признательности папе и Богу, какими он только что «ошарашил» видавшего виды кардинала Барберини.
Но был один момент, который папа, садясь за послание, или не сумел учесть, или же, наоборот, очень тонко учел. Стоит первому министру объявить, что такое послание папы появилось, как сразу же взбодрятся все те силы, кои уже давно добиваются прекращения войны. Все те, кто жаждет мира любой ценой, даже ценой позора Франции, а значит, и его, кардинала Мазарини, личного позора!
«Пожалуй, –
В этот период во Франции действительно вспыхивало немало стихийных бунтов, вызванных тяготами войны, а главное, непосильными налогами, которыми прославилось правительство Мазарини. Кстати, в это же время в стране зарождалось широкое общественно-политическое движение, так называемая «фронда», направленное против монархического абсолютизма.
Главу статс-секретариата Ватикана, ближайшего соратника папы, в обиходе называют падроне, то есть «кардинал-хозяин».