Сатурналии. Феодосий Макробий
target="_blank" rel="nofollow" href="#n164" type="note">[164]. Вергилий для Макробия мудрый жрец (I, 24, 16–17)[165], философ и астроном (I, 24, 18)[166], знаток греческой поэзии, языка и стихосложения (I, 24, 18–20; V, 2, 2). Он – «сведущ во всех науках» (omnium disciplinarum peritus – I, 16, 12) и «приверженец изысканного слова» (in verbis sectator elegantiae – III, 11, 9). Макробий всячески старается продемонстрировать образованность Вергилия. Сначала он отмечает высоко ценившиеся в Античности достоинства его художественной речи – proprietas verborum (умелый выбор слов и их употребления, III, 2, 1)[167], затем путем анализа лексики иллюстрирует ученость поэта (III, 2, 7–8)[168].
Все сохранившиеся главы IV книги также посвящены патетике Вергилия. Вергилий у Макробия – творец, наделенный почти божественными функциями; он волшебник и маг, учитель и пророк, несущий в себе знание и мораль. Он не только поэт, но и философ. Его авторитет непоколебим так же, как авторитет Гомера и Платона. Строки Энеиды – оракулы, они всегда истинны, их значение часто скрыто и требует проницательности от толкователя. Поэзию Вергилия Макробий уподобляет деятельности перводвигателя мироздания. Поэт придает смысл существования человеку, ведет его к моральным высотам, учит жить, предсказывает будущее[169]. Вероятно, отсутствующие главы IV книги Сатурналий были посвящены анализу стиля Вергилия. Такое предположение основано на общем выводе Макробия, который сводится к тому, что Вергилий сумел воплотить в своем творчестве все стили десяти аттических ораторов, все направления античного красноречия, в связи с чем его ораторское мастерство заслуживает не меньше славы, чем поэтическое искусство (V, 1, 7)[170].
Сопоставление Макробием поэзии Вергилия с греческими и латинскими текстами преследует две цели: с одной стороны, оно раскрывает сущность работы, которую проделал Вергилий, изучая Гомера и других греческих и латинских поэтов, с другой стороны, позволяет Макробию дать критическую оценку этой работы. Макробий, показывая, что в одних случаях Вергилий в своем подражании уступает Гомеру, в других же достигает величия греческого поэта, приводит для каждого случая обоснование. Ему нравятся те места, где Вергилий создает более яркий и наглядный образ, чем тот, который дан Гомером[171]. Такое расхождение в описаниях воспринимается Макробием как истинное подражание величию Гомера: не будучи в состоянии найти слово, которое позволило бы на латинском языке полностью передать всю полноту образа, создаваемого одним греческим выражением, Вергилий прибегает к пространному описанию и достигает выразительности не меньшей, чем Гомер (V, 11, 25). Макробий также показывает, что иногда Вергилий не может достичь гомеровского совершенства и дает по сравнению со своим образцом описания слишком краткие, сухие и безжизненные (V, 13, 13–26). Макробий призывает простить Вергилию это, объясняя, что он не мог не казаться кое в чем слабее Гомера, так как во всем своем творчестве пользовался одним этим образом, зорко всматриваясь в Гомера и подражая не только величию, но
Ad loc.: «Из всего, что составляет славу Марона, я, усердный его читатель, восхищаюсь тем, с какой точностью и ученостью он описал законы понтификов во многих разнообразных частях своего труда, как будто он сам исполнял эти обязанности. Если мы продолжим разговор об этом предмете, то берусь доказать вам, что наш Вергилий должен быть отнесен к числу великих понтификов. У нашего поэта… я нахожу такие познания в области учения авгуров, которых вполне достаточно, чтобы принести ему славу…» (пер. Т.А. Миллер).
Ad loc.: «Я бы больше всего стал хвалить его за то, как осторожно и незаметно он многое заимствует у греков, местами искусно скрывая это, местами подражая открыто, если бы еще большего восхищения не вызывала у меня его астрология и философия, которую он бережно и понемногу рассеял по всем своим произведениям» (пер. Т.А. Миллер).
Понятие proprietas включало в себя и latinitas, и romanitas, то есть proprietas – это все то, что придает слову художественные свойства, все то, что заставляет художника выбрать именно это слово, обладающее наибольшей выразительностью и точностью. См. Миллер (1963), с. 295 (примеч. 2).
Ad loc.: «Глубокую образованность нашего поэта часто можно обнаружить в одном слове, которое, по мнению невежд, сказано без умысла. Во многих местах читаем мы, что умилостивить богов одна только молитва не может, если умоляющий не прикоснется также руками к жертвеннику… Поэт все это выразил в следующем стихе: “С речью молитвы такой к алтарю припадавшего слыша // Всемогущий”…» (пер. Т.А. Миллер; строка из
См. Уколова (1992), с. 61–64.
См. Миллер Т.А. (1963), с. 300–301.
Напр., в V, 11, 21–22 сравниваются стихи