Подмены. Григорий Ряжский
href="#n1" type="note">[1]
Слова он услышал, но смысл не разобрал. Да и одеться б не мешало.
«Чёрт её, дуру, знает, чего ей надо. Сама позвала, сама дала и сама же недовольна теперь. Может, ненормальная какая?».
Он вернулся в расположение части. Трое ждали его, в очередной раз полирнув внутренность пивным суслом. Поднесли и ему. Он сделал три больших глотка, утёр губы, сел на бревно.
– Ну чего, товарищ капитан, – обратился тот, что постарше, совсем зрелый и, считай, без малого остатка весь седой, – как прошло, уступила наша курочка или закочевряжилась? Может, проводить надо было или ж пошла она сама?
– Пошла, – отмахнулся капитан Дворкин, – пошла к чертям собачьим! Странная какая-то. Слова непонятные говорит, но ясно, что обидные. К тому же ещё и целка. Нет, ну вот вы скажите мне, мужики, разве нормально, чтобы напроситься к чужому офицеру, типа в благодарность, отдать единственный целяк, а потом ему же козью морду построить? И при этом даже как звать не сказать, а?
Трое прыснули и смеялись капитанским словам долго, смачно и по-доброму, как свои со своим. Они и были свои, пройдя за годы войны многое и повидав всякое. Да, к слову сказать, и спас его однажды седой, когда по самоходке миной шарахнуло. Само орудие – ничего, устояло. А прицел сбило напрочь. И Моисея взрывом тем чувствительно контузило, чуть там же концы и не отдал. Так он его, бросив войну, в полевой госпиталь поволок. И вовремя успел. Нет – была бы непонятка по здоровью: так ему после полковая докторица сообщила.
Отсмеявшись, налили ещё – благо дело, хоть близко ко дну, а оставалось.
– Добро, капитан, – махнув залпом, покачал головой седой боец, – значит, получается, что сами вы эту курочку чпокнули рябочку, а мы – мамашу ейную, гусыню. Так что счёт у нас один на один получается, всё честно.
– Это почему ещё один на один? – подал голос другой боец. – Мы ж с тобой мать-гусыньку ту вдвоём приходовали, а куропаточке её один только капитан наш достался. – Он так же, как и раньше, по-доброму хохотнул. – Стало быть, два на один получается. А не один на один.
– В смысле? – не понял Моисей, полагая, что не уловил в словах бойцов сути шутки. – Кто чпокнул, кого чпокнул, какую гусыню?
– Так мамку её, красавицы вашей, – вставил слово третий, нетерпеливо дожидающейся очереди на собственную часть сводки происшествий. – Там же, в подвале, где у них пиво это заквашивается и всё остальное сусло. Крепкое, сука, – довольно покачал он головой, – забирает аж до самого батьки в штанах. Принял пару посудин, и батянька твой враз просыпается – тут же жрать ему подавай, понимаешь.
– Стоп! – Моисей Дворкин встал и снова сел на бревно. – То есть хотите сказать, что вы, – он указал глазами на двоих, – ты и ты, мать этой самой чешки, которая приходила ко мне на свидание, изнасиловали? Я правильно вас понял, бойцы? Или же вы тут в игры со мной идиотские поиграть решили?
Трое слегка изменились в лице,