Над Тиссой (сборник). Александр Остапович Авдеенко
Когда мне было лет десять, я любил лакомиться пирожным Фучика.
– Да не тот это Фучик, не тот! – На лице Белограя появилось страдальческое выражение. – Я говорю про Юлиуса Фучика, коммуниста, героя Чехословакии.
– А!..
– Двадцать лет назад, не испугавшись тюрьмы, Юлиус Фучик вместе с товарищами решил тайком пробраться в Советский Союз. Он пешком проходил вот этими самыми местами, где мы с вами едем. Я вам сейчас прочитаю, что он написал об этом своем путешествии…
Белограй вытащил из-под своих ног чемоданчик, достал из него книгу в темно-красном переплете.
– Включи свет, механик. Слушайте!
«Эй вы, апрельское солнце и пограничные холмы, вы радуете нас! Пять туристов шагают по весенним тропинкам, восхищаются, как и положено, красотами природы, а сами думают о том, что лежит за тысячи километров впереди.
…А вот и самая большая достопримечательность – пограничный каменный столб! Этот замшелый камень множится в нашем воображении, сотни их вырастают в мощную стену, она высится над нами, она выше деревьев. Как мы перелезем через нее?» – читал Иван Белограй быстро, легко, будто стихи собственного сочинения.
Механик и Дзюба терпеливо слушали его. Единственное, что они позволяли себе, – это переглядываться друг с другом и усмехаться глазами.
Спуск с северной цепи хребтов был крутой, обставленный ребристыми скалами, нависающими над поворотами дороги. Но с каждым новым километром все меньше зигзагов, дальше отступали голые утесы, заметно снижались горы. Горы, наконец, разбежались далеко по сторонам от дороги. Собственно, это была уже не дорога, а настоящая долина с рекой, поймой, лугами. Горы уже не дикие, а с мягкими очертаниями. Пологие их склоны от подножия до вершин покрыты черными пашнями. Кажется, они даже теперь, ночью, излучают накопленное за день тепло.
Долина переходит в долину, одна другой шире, привольнее. Чаще и крупнее населенные пункты. Ручьи и речушки уменьшали свой бег и текли вдоль их подножья. Это самая благодатная земля, излюбленная верховинскими хлеборобами.
Не раз проходил и проезжал Иван Белограй по цветущим долинам этой полосы, спрятанной в самой гуще Карпатских хребтов. Тянется она более чем на триста километров, с юго-востока на северо-запад, от румынской до польской границы и еще дальше.
Машина выскочила на мост, переброшенный через пропасть, разделявшую подножье двух гор.
– Помнишь, товарищ Белограй, это местечко? – спросил бывший гвардии старшина и сам себе ответил: – Как же не помнить! Вон там, на самой Верховине, в пастушьей колыбе мы дневали. Вечером спустились в это ущелье. Ночью пробрались по дну Латорицы к мосту и… и на все Карпаты прогремел наш гвардейский гром. Стоп, механик! – Машина плавно остановилась. – Чуешь?
Белограй замер, с улыбкой на губах слушая тишину. Где-то далеко в горах стонал одинокий голос пастушьей дудки. А может быть, это и не дудка, а струя ветра, расщепленная буковой веткой или голым ребром скалы.
– Чуешь? – повторил Белограй. – Еще и теперь аукается в Карпатах тот весенний гром.