Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого. Валентин Булгаков
вообще, чтобы они не покидали практической почвы.
Толстой внимательно слушал.
– Я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать, – заявил он в ответ. – Но ваша ошибка заключается в том, что вы хотите видеть результаты вашей деятельности. Для чего? Я делаю добро и уклоняюсь от зла, и я знаю, что из того, что я делаю добро, зла никогда не выйдет, – следовательно, я должен только стремиться быть добрым. Fait ce que doit, advienne que pourra[22]… Я должен творить добро, а что из этого выйдет, это дело Божье!.. Ошибка всех людей именно в том-то и заключается, что они хотят знать результаты, но из этого, конечно, ничего не выходит и не может выйти.
«Это – дело Божье…» Лев Николаевич говорил, а я жадно слушал и искоса поглядывал на его лицо: серьезное, сосредоточенное. Он говорил для меня, но мыслил для себя. Такому человеку можно было верить. За таким человеком можно было пойти и знать, что он поведет тебя за собой как отец родного сына и в пропасть не толкнет.
– Я вот сейчас ходил и думал, – продолжал Толстой, приложив руку ко лбу и сосредоточенно глядя на землю, – и мне все более становится ясным, что так жить нельзя, как мы живем… Мы отказались от пути добра и идем по пути насилия. Только что я видел лесника, объездчика, у него за плечами винтовка, и, вероятно, она заряжена, – значит, может убивать!.. Разве же это допустимо?!.
Лев Николаевич волновался. Видимо, поток мыслей, который им овладел сейчас, был возбужден в нем еще прежде моего вопроса, в то время как он гулял один по парку.
– Злом ничего не сделаешь, зло лишь приводит ко злу. Вот мы сейчас ходим и говорим с вами, так ведь мы вовсе не представляем чего-то совершенно разнородного между собой, напротив: вы – Бог, и я – Бог, божественность эта свойственна нам обоим, и в этом смысле мы неотделимы от единого целого, которое есть Божество. И предположим, что я вас убиваю, – так ведь это я убиваю Бога, я убиваю самого себя! – Лев Николаевич порывисто обернулся в мою сторону.
Вообще он говорил тихим, чрезвычайно внятным и каким-то особенно проникновенным голосом, невольно настраивающим слушателя на соответственный тон. Но по временам голос его повышался, он шел быстрее, жестикулировал, волнуясь. Так было и в данном случае.
Однако мне хотелось докончить свое. В связи с вопросом о необходимости последовательности для пришедшего к свободно-религиозному мировоззрению человека меня интересовало, как бы отнесся Лев Николаевич к идее религиозной общины или лиги, поставившей себе целью объединение всех людей на почве одинакового понимания в духе христианства, как оно разъяснено в учении самого Толстого. Дополнительный вопрос этот я и не замедлил предложить Льву Николаевичу, добавив еще, что каждый человек, какого бы социального положения он ни был, мог бы определить minimum своих потребностей, а остающиеся продукты своего труда и средства уделять неимущим членам общины.
– Нужно вообще избегать всякого формализма и принуждения, – сказал Лев Николаевич, – что же касается minimum’е, так круг человеческих потребностей очень невелик. Но я вас понимаю, – это свойственно вашему
Делай что должно и пусть будет что будет (