Солнце в силках. Марина Сычева
болезнь отступила, – возразил Бэргэн.
– Отступила? – голос кузнеца (тяжелый молот опускается на наковальню) прогремел в тиши спящего улуса. – Ха! Молодым да удалым, видно, не к лицу слушать старших, а уж тех, кому ведомы Верхние и Нижние миры, – и того подавно.
– Не горячись, дархан Чоррун: всю деревню перебудишь. – Тихо звякнули металлические накладки на одеянии шамана. Кузнец хмыкнул, но промолчал. Тайах-ойуун обратил карие глаза на охотника. Бэргэн воспитывал Табату с тех пор, как их родителей забрала черная хворь, и потому должен был знать правду. – Дети вступили на тропы шаманов. Сойдут с пути – и хворь ударит снова. Да так, что и я помочь не в силах буду.
Тьма, поселившаяся в душе Тайаха, жгла, терзала. Ойуун прикрыл глаза, гася разгорающийся в них желтый огонь, и обернулся к Нарыяне. Та молчала, только с мольбой заглядывала в лицо старого шамана да теребила рукава своей одежды. Вышитая окантовка уже начала расползаться под ее пальцами, но Нарыяна не замечала. Все еще надеется, бедняжка: не зря же старик отпаивал Тураах горько пахнущим отваром, шептал над ней свои заклинания, а затем внезапно исчез почти на сутки в тайге. Но щадить ее чувства Тайах не собирался:
– Дети начали путь вместе, но разошлись на перепутье. Я могу направить Табату, стать его учителем и проводником в Верхнем мире. Твоя дочь вне моей власти: она под крылом Ворона. Тураах – будущая удаганка[16] Хары Суоруна[17].
Нарыяна охнула, закрыла лицо руками.
В висках застучало. Перед глазами замелькало черное. Крылья, крылья воронов! Совсем как в горячке бреда. Тураах осела на землю, сжала голову руками.
Будущая удаганка. Удаганка. Удаганка.
Все исчезло, осталось только это слово.
Тураах не помнила, как долго просидела на земле, как добралась до родной юрты, все еще пустой, и отгородилась от мира старой дохой из чернобурки.
Удаганка. О такой судьбе Тураах не просила никогда. Она мечтала совсем о другом. Не о собственной юрте, муже и детях, как сулила ей мать, а о жизни охотника. Конечно, все жители таежного улуса умели ставить силки и ловить рыбу, без этого было не выжить в суровом крае, но… Забираться в самую чащу, выходить один на один против высоконогих лосей, загонять оленей и снежных баранов, обеспечивать свое племя дичью. Как Бэргэн. Сидя в тайном месте, они мечтали о такой участи вместе с Табатой.
Что же теперь? Удаганка. Страшное слово перечеркивало все, что рисовало воображение Тураах. На краю сознания насмешливо кричали вороны.
А Табата? Ойуун сказал, что Табата тоже станет шаманом… Не одна. Друг будет рядом.
Скрипнула дверь, впустила в юрту утреннюю свежесть. Тураах затихла, притворилась спящей. Нарыяна постояла над постелью дочери, вздохнула и отошла, занялась домашними хлопотами. Только всхлипывала иногда.
Тураах плотнее завернулась в залатанную доху. Перебрала все, что знала о шаманах. В сказаниях
Удаган (в русифицированной версии – «удаганка») – женщина-шаман. В тексте употребляются оба варианта как равнозначные.
Х