Таинственные чары. граф Комостро
ты мол, не боишься остаться один на мельнице? – «А кого мне бояться то? но мне хоть сам черной приходи, я и тому ребра переломаю», отвечал он. Это мне и не понравилось; ну, думаю я, постой же, попробую тебя, каков ты такой. Хорошо, говорю., запри же дверь-тo на крючок. Потом я, вместо деревни, обошел кругом, да под колесами и пробрался под мельницу, лицо вымарал грязью, а на голову надел вершу, что из прутьев плетется и полез в творила, где колеса мажут; лезу помаленьку, Иван же, мой, услышав шорох, отступил шага на два и стал креститься, а я вдруг высунулся до половины да и рожу еще такую скорчил. Тут Иван не выдержал и со всех ног бросился в дверь, сшиб ее с крючка и без оглядки подрал прямо в деревню.
Бросив вершу, я кричу: «Иван! Иван! Куда ты?» только пятки мелькают. «Вот тебе», думаю, «и пошутил, теперь и оставайся без ужина.» Нечего делать, поел я хлебца, прихлебнул водицей и лег спать. На другой день поутру, слышу кто-то ходит и покрикиваешь. «Э, думаю» смельчак мой пришел. Отворил я дверь, гляжу: Иван. «Что же» говорю «так-то караулить»? – Да что дядя Антон, озяб до смерти, пошел погреться! отвечает Иван, а между тем. спешит скорее лошадь запрячь, да на меня как-то странно посматривает; я ни гугу, знай подметаю мельницу. Запряг он лошадь и сейчас уехал.
Я так и думал, что дело тем и кончится, ан вышло не так. Дня через три является ко мне одна старуха и бух мне в ноги: – Батюшка, помоги, говорит. Что мол такое? «Ваську моего испортили». – Как испортили? – Да вот как, кормилец: вчера после уж полудень, вез он сено. Жара страшная. Вот подле дороги идет Матрена с водою, он и попроси напиться; напившись же и говорит: «Спасибо бабка.» – Не на чем, говорит, а при случае припомни. Припомню, говорит. Отъехав сажень десяток, вдруг ему под сердце и подступило, едва мог лошадь отпрячь, да прямо на печь.
Мы собрались ужинать. Кличем его, нейдет, э сам все мечется; поутру я было ему яичка испекла, в рот не берет; так сделай милость, помоги! Да что ж я-то тут могу сделать? Батюшка такой – сякой помоги, а сама все в ноги. Постой, думаю, дам ей земляничного листа я, знаешь – сам его употребляю, когда занеможется; возьмешь, поставишь самоварчик, да обольешь кипятком, да чашек десять и выпьешь, а допреж[15] ты стаканчик винца хватишь, наденешь тулуп да на печь, вот пот тебя и прошибет; а к утру и встанешь, как встрепанный. Постой, говорю, я тебе травки вынесу и вынес пучка два да и рассказал ей, что с ней делать. Гляжу на другой день она опять ко мне и опять в ноги. – Что мол, али опять худо с Васькой? Какое, говорит, худо? он уже поехал на покос. Ну и слава Богу. Она меж тем холста мне эдак, аршин пять сует.
– Что ты мол Бог с тобой!
– Куда тебе, возьми, да возьми! – Злость меня взяла, говорю – отдай, мол, в церковь. Послушалась и ушла. Что же, батюшка мой и стал я замечать, что как завидят только меня, все шапки снимают и кланяются еще издали. Что это думаю за чудеса такие? Сперва я все ту же травку давал, всю почти передавал: Ничего, выздоравливают а там уже ворожить стали ходить; я сначала сердился на них и гонял, не тут то было; ломят да и только. Уж больно стали надоедать, я и пошел к священнику, да и разсказал ему
Перед этим