Обронила синица перо из гнезда. Юрий Манаков
насмерть наших конвоиров, да пали снега, дорогу назад утеряли. – Игнат не знал, как сказать так, чтобы не сболтнуть лишнего о делах красных карателей и своём участии в пожогах кержацких деревенек и зимовий. – А избы ваши пожгли да стариков убили вологодские. Ох, уж и люты энти лапотники! Ни комиссар, ни командир остановить ихнюю ненависть к вам не сумели! Они так разъярились, что и нас бы постреляли, не будь у нас оружия. Счас где-то по тайге рыскают. Ох, и бояться же их надобно тебе, ноне они яко медведи-шатуны, тока пулей унять, тока пулей! Однако ж, в случае чего мы с товарищами тебе, брат-охотник, прости, имени твоего не ведаю, пособим. Ты б меня развязал, мы всё ж обои рабоче-крестьяне?
– В родню-то не набивайся, бергальское чучело, – беззлобно отозвался Прокоп. – Лучше сказывай, да без вранья, баба – командирша с вами?
– Дык в избе они греются.
– Давай-ка хайло на время заткнём опять, – кержак подобрал с натоптанного снега тряпку и ловко сунул кляп дёрнувшемуся судорожно Игнату в рот. – Да ты не рыпайся. Денёк жизни ты себе отработал. Дыши носом. А я скоро. Трезор, – место! Карауль!
Лайка вильнула пушистым хвостом-колечком и улеглась чуть поодаль от Игната, а Прокоп исчез за пихтами. Вернулся он через минут двадцать. За ним, по лыжне, ломая её и проваливаясь, на верёвке, с кляпом во рту, брёл, пошатываясь, связанный Тимоха. Под левым заплывшим глазом его темнел синяк.
– Вдвоём вам будет веселее. – Прокоп снял лыжи, выбрал верёвку к себе так, что Тимоха оказался рядышком с лежащим под пихтой Игнатом, и стянул, стреножил петлями и узлами ноги обоих пленников, а конец верёвки обвязал вокруг ствола. – Так-то оно надёжнее. А я покуль проведаю остальных. Трезор, – место! Карауль!
Первый час после ухода Игната и Тимофея в зимовье пробежал незаметно. Фрол на табурете у окошка отысканными накануне в ларе суровыми нитками и толстой иголкой чинил гимнастёрку, Фенька, закинув руки за голову, скучала на застеленных дохой нарах, Кишка-Курощуп, выложив патроны из барабана на тёсаный стол и что-то мурлыча себе под нос, чистил револьвер. Избу выстуживало.
– Товарищ командир, – подал голос Фрол, – поди, затопим печь. Кости ломит от холодрыги!
– Затопим и выдадим себя. Вишь, прояснело. Дым далёко видать, – Фенька кивнула на окно и добавила игриво: – А то лезь ко мне под доху, вместях погреемся!
От стола с надсадой кашлянул Никифор и загремел железками.
– Чё кряхтишь, разлюбезный мой Никиша, – Феньке стало весело от этой неуклюжей ревности Грушакова. – Чисти, чисти свой наган. И про другой, в портках, не забывай. И не гляди, чё Маланью твою поди ж кто уж изогрел всюю, да во все щели, покуль ты по тайге шлындаешь. – Командирша плотоядно хихикнула. – Аль она у тебя недотрога, и весь свет для её – тока ты да два твоих спиногрыза?! Однако не горюй! Я ить и тебе, по старой дружбе, ненаглядненький ты мой, тепла чуток оставлю! И с Игнатом и Тимохой, как возвернутся, тоже поделюсь! Околели небось на морозе-то! – залилась заразительным смехом Фенька-Стрелок.
– Не