Из глубин. Вера Камша
ведь оно бывает прекрасно.
3-й день месяца Весенних Молний 391 года круга Скал
В Лаик за время моего отсутствия ничего не изменилось, да и не могло измениться, ведь капитан все еще был здесь. Остальные разъехались, но Дювалю пришлось дожидаться королевских родов. Осчастливь Катарина Ариго господина Форе принцем, начались бы церемонии, на которых капитан Лаик обязан присутствовать по долгу службы. Что его задерживало сейчас, я не представлял, но это меня особо не занимало. Я собирался привести в порядок расстроенные навязчивостью родичей мысли и заняться, наконец, диссертацией, дела до начальства мне не было, однако Дюваль напомнил о себе сам. На второй день после моего возвращения я был приглашен на завтрак, который, однако, прошел почти в молчании.
Когда слуги убрали со стола, капитан пригласил меня в пустой, уже явно готовый к отъезду хозяина кабинет, велел садиться и объявил, что подал в отставку и вчера получил уведомление об удовлетворении своей просьбы. Признаться, новость застала меня врасплох. Никакой привязанности к Дювалю я, само собой, не испытывал, однако уход начальства, любого, тянет за собой неизбежные перемены. Не столь давно, узнав о скорой отставке господина ректора, я пережил краткое воодушевление, сменившееся глубочайшим разочарованием, нынешнее известие меня всего лишь насторожило. Судьба Лаик, в отличие от судьбы университета, которому я отдал несколько лучших лет жизни, меня не заботит, но я рассчитывал спокойно довести до конца свои труды. При Дювале это представлялось осуществимым, но что будет теперь?
– Вижу, вы расстроены, – капитан истолковал мое молчание по-своему. – Но я не мог поступить иначе… После того, что… Ну… То есть… Вы ведь понимаете?
Подобные вопросы ответов не требуют, но догадка у меня, разумеется, мелькнула. Логика подсказывала, что родичи Филиппа (а Феншо-Тримейны, по сведениям нашего болтуна Арамоны, влиятельны и состоят в дружбе с родней королевы) отомстили за позор своего отпрыска. Как оказалось, я ошибся, потому что та глупость, которую поведал мне Дюваль, могла быть лишь правдой – выдумать подобное нельзя, даже обладая воображением Дидериха.
Дальнейший наш разговор был столь нелеп, что я решил записать его более или менее подробно. Как можно было догадаться, доверия я удостоился благодаря призрачной близости к старому Хеллевальду, что в глазах, вернее, в глазу Дюваля подтверждает мою порядочность не хуже титула. Благодарность за столь лестную оценку своей персоны я из себя все же выдавил и был вознагражден дальнейшими откровениями. Если перевести прерываемое бесконечными «ну» и «вы ведь понимаете» капитанское мычание на человеческий язык, выйдет прелестный покаянный монолог о трусости и желании соблюсти справедливость, переложив груз ответственности на чужие плечи.
Дюваль начал с душераздирающего сообщения о том, что многие унары разгуливают ночами и устраивают всяческие каверзы как друг другу, так и вызвавшим их неудовольствие менторам. Такова